Мы – другой (сборник). Юлий Гуголев

б, как Раневская…»

      Мне б, как Раневская,

      в жопу послать

      вас, пионэры.

      Ласковых несколько

      слов вам сказать

      из блогосферы.

      Я б и с насмешкой что-то сказал,

      и негодуя.

      Но не могу я забыть, как стоял,

      как Виннету, я

      сам среди вас был, как Виннету,

      сын Инчучуна.

      Память вытряхиваю на свету,

      всяко верчу, н-на.

      С вами стоял там, воины-мужчины,

      вождь, блин, апачей,

      я – председатель совета дружины —

      не хер собачий!

      Там, за кустами, курили «BT»

      из интереса

      в пионерлагере ГэАБэТэ

      и КаДээСа.

      Пионерлагерь этот был от

      Театра Большого,

      стало быть, что в нем ни произойдет —

      все будет шоу.

      День Нептуна ли,

      или же День памяти павших

      вы б вспоминали

      так же, как я, будь вы из наших.

      Ветер то рвался к нам, то отлетал,

      звуки развеяв.

      В радиорубке там зажигал

      дядь-Юра Матвеев.

      Как наливались кровью бойцов

      алые розы

      сквозь «Miserere» строй голосов

      и «Lacrimos’ы».

      Как у вожатых и пацанов

      капали слезы.

      Клич «Miserere» – «всегда будь готов!» —

      и «Lacrimos’ы».

      Как обещалось

      светлых годов

      близится эра.

      Сколько осталось?

      Кто тут готов?

      Что «Miserere»?

      Пионерская комната

      Если про раковину —

      то про раковину…

(Из наставлений старшего товарища)

      Ты знаешь, читатель, мудрец и дебил,

      что главную в жизни карьеру

      я сделал, когда пионером я был.

      Но был я и не пионером.

      Еще пионерским вожатым я был

      у самого Черного моря

      и сам источал соматический пыл,

      мне пел Челентано «Amore».

      Ракушек не счесть на морском берегу,

      но мы узнавали немногих.

      Вот я и сейчас отличить не могу

      двустворчатых от брюхоногих.

      Сокровищ среди черноморского дна, —

      кто видел, забудет едва ли, —

      особо ценилась ракушка одна,

      «гербом» ее все называли.

      Я знаю, что «рáкушка» можно сказать,

      но мы говорили «ракýшка».

      И напоминала она, так сказать,

      такое ребристое ушко.

      Чуть менее счастлив был тот, кто обрел —

      венерок средь и сердцевидок —

      ракушку, что мы называли «орел»,

      и ныне мне памятен вид их.

      Пока пионеры во всю свою прыть,

      чужую ракушку, прицелясь,

      пытались своею ракушкой покрыть, —

      такой пионерский Лас-Вегас, —

      вожатый прикидывал, как в вечеру,

      конкретнее – после отбоя,

      ту деву с косою, совсем как сестру,

      увлечь на прогулку с собою.

      От комнаты взяв пионерской ключи,

      от