Джордж Оруэлл. Неприступная душа. Вячеслав Недошивин

и Лондоне» даже поклонники писателя называют «простоватой», «описательной», а иногда – вообще «беспомощной». А меры, предлагаемые им для искоренения бедности, – ну очень наивными. Разве исправишь катастрофическое положение бродяг, если разрешишь им «законодательно» все-таки спать на улице? Снизишь ли число бездомных, если обяжешь содержателей ночлежек обеспечивать жильцов «достаточно пригодными матрасами и постельным бельем» – и перегородками в спальнях, ибо, как пишет Оруэлл, «человеку необходимо спать в одиночестве»? И что изменится в «бездне», если при каждой ночлежке «организовать ферму или огород»?

      Наивно! Он и сам потом призна́ется, что «не предложил в книге путей улучшения положения нищих, так называемой “социальной инженерии”», отговорившись тем, что он не политик, а «регистратор» событий. Но, замечу, в год столетия Оруэлла газета Evening Standart послала своего корреспондента под мосты и в притоны Лондона, по стопам юбиляра. Послала – и ахнула. Если в годы Оруэлла бездомных в Лондоне было чуть больше двух тысяч, то в 2003-м их оказалось свыше пятидесяти. «Их, правда, полиция не гоняет, как раньше, – пишет газета, – и, если бездомный другим лондонцам не мешает, он может устраиваться на ночлег где пожелает». Выходит, помог, хоть и малым, наш «регистратор событий». Только вот «правда», высказанная им, по первости оказалась не нужна никому.

      Публиковать его «бездну» не горела желанием ни одна живая душа. Сочувственный, даже благожелательный отклик прислали ему только из Farber & Farber – прислал сам Т.С.Элиот, довольно известный уже поэт, но рукопись при этом отклонил: «Мы нашли это очень интересным, но, к сожалению, едва ли возможным для публикации». И, вероятно, Оруэлл вообще бы забросил книгу, как забросил когда-то два романа, если бы не Мейбл Фирц, к которой он время от времени заглядывал. А покажите-ка ее мне, вроде бы сказала она. И Эрик, то ли стесняясь, то ли, напротив, бравируя, не только занес ей рукопись (он, окрыленный уже первыми публикациями в Adelphi, вовсю работал над романом «Дни в Бирме»), но и, убегая, наказал по прочтении уничтожить книгу – но «сохранить скрепки». Хорошо, что Мейбл не послушалась. Она, связавшая его когда-то с Adelphi, на этот раз обратилась к Леонарду Муру, знакомому литагенту. Тот не просто одобрил рукопись – но сразу понял, кому это можно продать. Так в жизни Оруэлла появились не только Мур, но и Виктор Голланц – первый издатель его, с которым он прошагает все тридцатые. И хоть оба – и Мур, и Голланц – в разные годы, но дрогнут перед крутой смелостью своего подопечного, нельзя не признать: без них он как писатель, возможно, и не состоялся бы.

      Виктор Голланц, чье имя даже в начале 2000-х годов с трудом, но читалось еще на улице Генриетты над витриной давно заброшенного лондонского офиса его – «Victor Gollancz, LTD.» – был фигурой сложной, компромиссной: смелой, как все британские «левые», там, где «разрешалось», но и осторожной, если чуял опасность. Это ведь он откажется печатать будущую испанскую книгу Оруэлла, а затем – напрочь – и «Скотный двор», и