Жена лейтенанта Коломбо (сборник). Татьяна Москвина

Я… песню придумала. Нашло на меня. Сама песню придумала.

      – Какую такую песню?

      – Страдания.

      Он и говорит: а ну-ка напой.

      Я духу набрала и начинаю. Обычно страдания длинные выходят, а у меня всего-то четыре куплета, да только больше не надо.

      Мне казалось, он смеётся,

      А он навек расстаётся.

      Люди добрые, поверьте,

      Расставание хуже смерти…

      Я когда пела, глаза от страху зажмурила, а жуть как хочется лицо деда Михайлы увидеть, как он слушает мою песню… Мою!

      Зачем было сердце вынуть,

      Полюбить, потом покинуть.

      О разлуке если бы знала,

      Никогда б я не страдала.

      Подсматриваю я, значит, за ним, и вижу – у Михайлы-то обычно глаза с прищуром, а тут раскрылись и блестят, вот будто он плакать собрался или уже отплакал.

      А тут кто хочешь заплачет, у меня такой напев коварный. Я одно коленце с одних страданий взяла, другое – с других, а потом по-своему и вывернула. Первый и третий куплет поются одинаково, а второй и четвёртый – иначе, те с наскоком, а эти с оттяжкой.

      А в прощальный наш денёчек

      Я дарю тебе платочек.

      На платочке – сини поймы,

      Возьмёшь в руки – меня вспомни.

      Я схитрила немножко. Подрубила жизнь под песню. Платочек-то был на самом деле, я, когда в доме у Ерофея жила, взяла с собой работу, платок разукрасить, красным по белому. Цветами.

      А потом я этот платок на четыре части разрезала и по-другому вышила, чтоб вроде как для мущины, носы-усы обтирать, вышло. Петушков пустила, уточек. И в уголках маленькие буковки «МТ» вывела, Маша Туркина, стало быть. Все четыре платочка я ему подарила, да только не в прощальный денёчек. Если б я про такую его подлость знала, так сраной тряпки бы не дала! Ну, а для песни другое нужно.

      Петь надо про чистое, про хорошее. Ты вот мне сердце разбил, а я тебе платочек дарю на память. Я выхожу молодчина, да и ты через меня герой, такой, что в песню тебя не стыдно вставить. Мало ли, куда ты поехал! Может, служба такая. В песне про то не поётся.

      До свиданья, милый скажет,

      А на сердце камень ляжет.

      До свиданья, до свиданья,

      Не забудь ты моё страдание.

      Спела и обмерла. Жду, как дед Михайла приговорит. Я-то цену своей песне знаю, а людей разве разберёшь.

      А он непонятно как-то крякнул, головой покачал, и говорит:

      – Эх, жизнь наша! Эх, Маша-Маша! Знала бы ты, как я свою жену-покойницу любил! Да. Жену любил, а была одна женщина в Самаре, на Никольской улице жила…

      Совсем не то говорит, мне про песню надо, а он про жену! Что ж, говорю, песня-то моя, дед Михайла, как тебе песня?

      Он уж наладился мне про свою зазнобу с Никольской улицы рассказывать. И даже будто не понимает, что я спрашиваю.

      – Я сама придумала – и слова, и напев. Страдания мои – понравились тебе? – говорю.

      – Сама придумала, да… не верится что-то, хотя я таких страданий не слыхал, – отвечает. – Ты меня прости,