В поисках прошлогоднего снега (сборник). Светлана Мосова

качели…

      Он помнил точно, что звали ее каким-то драгоценным камнем (Рубин? Изумруд?..)… Смуглая, цвета кофейных зерен, она сидела в парке и ела жердели. Отрок Симон глядел ей в рот, не в силах оторвать взгляда от ее коричневых губ и оранжевых ягод.

      – Хочешь? – спросила она и протянула ему дикий абрикос.

      Симон хотел, но не взял.

      Жизнь состояла вот из таких неосуществленных желаний.

      Потом ее кто-то позвал (Агат? Бирюза?), и она поспешила на зов. Все. И ничего красивей ее имени, оранжевых пятен жерделей и тонких щиколоток, увенчанных браслетами, в жизни Симона не было.

      С тех пор Симон всегда глядел на женские щиколотки: оказалось, что тонкие щиколотки – большая редкость.

      Как же ее все-таки звали?.. Симону хотелось вспомнить. Как заветное слово: скажешь – и дверь откроется. А там…

      А что, кстати, там?..

      И была суббота, и Симон смотрел в окно, и Симону было грустно.

      Он включил телевизор: шел английский «Онегин», и Симон уселся смотреть. Но не сдюжил. И дело было даже не в том, что это был не Пушкин, а в том, что это было не кино. Но актер был хорош. Лицом. И лица было жаль. Татьяна тоже была бы хороша, если бы была не Татьяной: Симону она показалась слишком дородной. И когда мечтательная Татьяна (Ларина!) спросила у Онегина: вы вчера серьезно говорили про оброк? – Симон не выдержал и выключил телевизор.

      – А почему ты, кстати, решил, что Татьяна худая?! – с вызовом спросила чрезвычайно упитанная Вера Петровна.

      – Не худая, а тонкая.

      – Какая разница?

      – Разница в отношении.

      Вера Петровна пожала плечами:

      – Ну хорошо, почему ты решил, что Татьяна тонкая?

      – Это не я решил, а Пушкин: «…и утренней зари бледней…»

      – Ну и что? – не сдавалась Вера Петровна. – Почему при этом она не может быть полной?

      Симон взорвался:

      – Ну, если полная и при этом бледная, то очень больная!

      – Что ты имеешь в виду? – вспыхнула Вера Петровна.

      – Только то, что я сказал, – ответил Симон, спеша к выходу, дабы опередить поминание Верой Петровной всуе покойного мужа-офицера, каждый раз переворачивающегося, как казалось Симону, в гробу.

      Симон решил пройтись. По дороге он думал о том о сем, о времени и о себе, и на самом интересном месте своих размышлений наткнулся на толпу, перегородившую ему путь.

      – А что случилось? – спросил Симон.

      – Мужик из окна вывалился, – ответил кто-то.

      – Или помогли ему вывалиться, – добавил другой.

      На асфальте был разбросан фарш, Симон обратил внимание. Мужик, значит, за фаршем ходил, котлеток хотел нажарить. Да вдруг передумал, сказал: а ну его к черту! – и сиганул из окна. Гамлетовский вопрос не осилил. Или осилил. И выпал. Или помогли ему выпасть. Из-за фарша этого. Отдай фарш! – не отдам. Отдай! – не отдам. И мент аккуратненько, в перчатках, этот фарш в пакет собирал. Уместно ли? – осуждал Симон: да черт с ним, с фаршем, до фарша ли тут?

      – Это мозги, – сказал кто-то рядом.

      – Какие мозги? – не понял Симон.

      – Его