Венок на могилу ветра. Роман. Алан Черчесов

освежевать раздавленную конским копытом змею. Время от времени они бросали жребий, и кто-то из них, из мужчин, набивал газыри порохом, прятал их в кожаный мешочек, подвязывал его шнурком к затылку, разувался, напяливал сапог на ружье, опоясывался плетенной из тростника веревкой, и они уходили к реке. Стоя у хижины, она смотрела, как они тащат за собой длинную бурую плеть, всякий раз новую, как они крепят ее в два обхвата к огромному прибрежному валуну и тот из них, на кого выпал жребий, ступает в бурлящий поток. Тогда она поворачивалась и шла прочь, чтобы не видеть, как его будет швырять на камни и, калеча, сбивая с ног, уносить вниз по течению.

      Случалось, они возвращались уже через час, истерзанные борьбой и сердитые до того, что не замечали ушибов и ссадин. Женщине не нужно было объяснять, что это означало. «По крайней мере, теперь им понадобится несколько дней, – думала она про себя и чувствовала, что от радости ее клонит ко сну. – Несколько дней, пока не высохнет порох. Все оттого, что у них деревянные газыри».

      Лес стоял на другом берегу. Когда им (одному из них) удавалось туда перебраться, не замочив пороха, двое других слушали его охоту и считали прозвучавшие выстрелы. Здесь, у подножья скалы, они теряли силу, дробились сухими щелчками, и эхо катило их по ущелью, словно россыпь камней. После третьего выстрела оба – и женщина тоже – направлялись к берегу и принимались терпеливо ждать. По уговору, попыток могло быть лишь три. Когда охотнику везло, это было сразу заметно: согнувшись под ношей, он добредал до реки, бросал наземь добычу и начинал ворожить над тростниковой веревкой, потом делал знак, и они принимались тянуть за нее, пока не выпрастывали на берег завернутое в шкуру мясо. Если работа спорилась, разделанная туша, брошенная в каменную яму, служившую ледником, слегка дымилась и покрывалась мелким бисером капель. В погожие дни, нанизав мясо на прутья из плавника, они вялили его тонкими кусками на солнце, запасаясь впрок на зиму.

      Бывало, однако, охотник приходил ни с чем, и тогда мужчины мрачнели, стараясь не упоминать в разговоре про напрасно истраченный порох и пули, которые тоже были наперечет. Застрявшую в подбитом звере пулю можно было выковырнуть ножом, а потом переплавить в отворе стального стремени. Очень скоро женщина выучилась смотреть спокойно на то, как они хлопочут и волнуются, ощупывая теплую, влажную, почти парную смерть, но поначалу следить за этим ей было тягостно.

      В непогоду ущелье преображалось, чернело и словно бы делалось глубже, постепенно увязая в тумане и бледно светлея глухим, ослепшим небом. Оно походило на склепы и пустоту, в которой они, все трое, начинали явственно различать иные звуки – голоса веков, властвовавших в прежнем безлюдье, – холодное бормотанье камней и привольный гул ветра, пахнущего грозой. И тогда, с каким-то сладострастным ужасом, подступавшим к ней изнутри, из самых недр естества ее, женщина погружалась в томительное ожидание скорой развязки,