Гермес Трисмегист. Вадим Иванович Кучеренко

помимо массивной дубовой вешалки и огромного зеркала венецианского стекла в потемневшей от времени бронзовой раме на стене, служат старинные напольные часы с маятником.

      Звонят в дверь, несколько раз, с небольшими перерывами. Наконец из полусумрака квартиры появляется Родион. Он в ночной пижаме, зевает. Подходит к входной двери и открывает ее. Входит Мышевский. Часы бьют двенадцать раз.

      Мышевский. Добрый день. Простите, кажется, я вас разбудил? Но мне было назначено.

      Родион. А что, уже день?

      Мышевский. Точнее, полдень. Судя по этим часам.

      Родион. Чтоб у них маятник оторвало! Только пиплов пугают… Хотите выпить?

      Мышевский. От чая, пожалуй, не откажусь.

      Родион. Вообще-то я имел в виду более крепкие напитки.

      Мышевский. Нет уж, увольте. Да и повода нет.

      Родион. Мой дед, царствие ему небесное, говорил: было бы что выпить, а повод найдется. Впрочем, не буду настаивать.

      Родион, потеряв интерес к гостю, смотрится в зеркало и начинает выдавливать прыщ на носу.

      Мышевский. Так я могу видеть профессора Голышкина? Сталвер Ударпятович назначил мне на двенадцать часов. Где он?

      Родион. (Неопределенно показывает рукой куда-то в глубь квартиры). Скорее всего, в своем кабинете. Строчит очередную книгу или бродит по порносайтам. Это зависит, плющит его сегодня с утра или разбодяжило на умные мысли.

      Мышевский. Я могу его увидеть?

      Голышкин. На подобный вопрос мой дед, Ударпят Родионович Голышкин, ответил бы, что попытка – не пытка.

      Мышевский. Вообще-то это изречение приписывают Сталину. И оно весьма двусмысленно.

      Голышкин. Мой дед считал Виссарионыча великим человеком. Во всех смыслах.

      Мышевский. Ваш дед был…?

      Голышкин. Генералом. Служил в одном всесильном ведомстве. Вас это смутило?

      Мышевский. Нет, но кое-что прояснило. Мой дед был скромным врачом. Прежде чем поставить диагноз, ему приходилось много думать. Зато с тем, что он говорил, было трудно спорить.

      Голышкин. Наверное, ваш дедушка слыл букой?

      Мышевский. (Тихо). Он был очень общительным человеком. До того дня, когда его арестовали, а затем осудили. На двадцать пять лет без права переписки. Как врага народа… (Повышая голос). Так вы позволите мне пройти?

      Родион. Если пойдете один, то не скоро дойдете. Эта квартира – полный улет! Слишком много комнат для философа. Старина Диоген отца бы не одобрил.

      Мышевский. Так проводите меня. Если вас не затруднит.

      Родион. Придется. (С неохотой отходит от зеркала и жестом приглашает гостя следовать за собой). Идите за мной и никуда не сворачивайте. А если вам на плечо сядет летучая мышь, не думайте, что это глюки. После смерти мамы наша квартира порядком одичала.

      Родион и Мышевский медленно идут по направлению к дальней комнате.

      Мышевский. А мне в ней уютно. Я словно вернулся домой после долгого путешествия.

      Родион. Я сразу заметил, что вы какой-то не такой. Еще когда отказались выпить.

      Мышевский. Это могло случиться после смерти вашей матери. Иногда квартиры дичают, когда уходит домовой.

      Родион. Это что еще за отстой?

      Мышевский. Вы не знаете народные поверья. На Руси домовой всегда считался хранителем домашнего очага. Именно он приносил в дом уют, оберегал душевный покой его обитателей.

      Родион. Вот чума! А я думал, хранители домашнего очага – это кошки.

      Мышевский. Кошки привязаны к людям. А домовые – к стенам. Когда старый хозяин умирает, домовой начинает изводить новых. Если те ему не по нраву. Но бывает, что осиротевший домовой просто уходит. И дом пустеет и дичает.

      Родион. Выходит, мы с предком заплющили вашего симпатягу домового?

      Мышевский. Вообще-то это был ваш домовой. А вы давно здесь живете?

      Родион. Сколько себя помню. Квартира досталась отцу в наследство от деда. А тот утверждал, что ею владел еще его дед. Этакий родовой замок, переходящий из рода в род Голышкиных. Меня просто прет от этого! Графья Голышкины!

      Мышевский. Вы в этом абсолютно уверены?

      Родион. В чем? В том, что мы – графья?

      Мышевский. Что еще ваш прадед владел этой квартирой?

      Родион. Слушайте, меня уже колбасит от ваших вопросов! И что это вас так зацепило?

      Мышевский. Простое любопытство.

      Родион. Полный отстой! Но мы уже дошли, так что…

      Родион и Мышевский входят в комнату, которая служит хозяину кабинетом. Голышкин сидит за массивным антикварным столом и делает записи на листе бумаги. Вдоль стен – книжные полки, заставленные книгами в золоченых кожаных переплетах. В комнате несколько мягких кресел и стульев, в углу журнальный столик. Все старинное. На реальную эпоху указывает только современный телефонный аппарат на столе. По стенам развешены