Переведи меня (сборник). Вера Филенко

ошибка».

      Наш усталый Валентин

      От крыжовника на коже оставались частые мягкие занозы. Валентин задумчиво трогал их щетину – короткую, тонкую, словно игрушечную, – и щекотно проводил ею по губам, воображая, будто пальцы стали кактусами или крохотными ежами, в общем, чем-то нестерпимо нежным и чужим. Ещё четверть ведра, и можно будет лечь в гамак, натянутый между двумя соснами, листать сырые страницы старой энциклопедии, а потом вздремнуть или даже пойти на речку – да что угодно можно будет, степенно рассудил Валентин. Через час от жары загудел воздух, по дороге вдоль участка проплёлся грузовик, гремя газовыми баллонами; «а нам вчера как раз поменяли», зачем-то вслух сказал Валентин, с кряхтением поднял полное ведро слабыми руками и медленно, чтоб не развернуть, пошёл к дому. Вечером нужно ехать в город: на вторник назначена комиссия в кардиологии, в очереди стояли с осени, как тут пропустить, а там уж посмотрим.

      На крыльце сидел Лев – седой, худой, величавый – и властно крутил ручки приёмника, зажав зажжённую сигарету в жёлтых пальцах. Приёмник шумно свистел и завывал, как пушкинская вьюга, – от этих звуков и запаха дыма Валентину сделалось сладко и уютно.

      – Садись, – приветливо сказал Лев, подумал и строго добавил: – Закурить не предлагаю.

      Валентин понимающе улыбнулся и примостился на ступеньках рядом. Лев наконец поймал волну – из динамика монотонно забубнил диктор.

      – Сашка в семь за тобой приедет? – спросил Лев. – Ты уже собрался? Во вторник комиссия?

      На все вопросы Валентин рассеянно кивал головой. На ступеньку перед его ногами уселся павлиний глаз и гипнотически гипнотически покачав крыльями.

      – Ты боишься? – тихо спросил Лев.

      Валентин пожал плечами. Павлиний глаз нехотя поднялся и улетел, через два метра неуклюже рухнув в клубничную грядку.

      – Не бойся. Пойдём обедать, – сказал Лев.

      И они пошли в дом.

      На обед была окрошка, которую Лев делал по личному тайному рецепту и только на сыворотке (квас и кефир он отчего-то презирал). Валентин лихо расправился со своей миской и даже взял добавки, чего с ним не бывало давно (было видно: Льву приятно). Помыл тарелку, достал с полки увесистый том и понёс его во двор, к гамаку, прочно ушедшему в тень.

      Гамак скупо скрипел петлями, укачивая Валентина на бурых анкерных крюках. Глаза слипались, читать не хотелось, и он просто листал знакомые страницы: анурия, аорта, апоплексия. Аппетит. Брыжейка. Выслушивание. Гипертоническая болезнь. Грануляции. Диатермия. На евнухоидизме Валентин заснул.

      Проснулся он от холода и с ватным привкусом во рту. Солнце ушло вниз, на вечер – за частокол сосен. Валентин бестолково замотал тяжёлой головой, чтобы согнать остатки липкого дневного сна.

      – Валя. Валя.

      Валентин вылез из гамака и осторожно пошёл к дому: кто-то звал его голосом Льва, но каким-то слабым, странным, чужим.

      – Валентин.

      Валентин