Под щитом красоты. Александр Мелихов

не ходи!»

      Но я на Волгу убежал.

      Бог весть, что сделалось со мной?

      Я не узнал реки родной:

      С трудом ступает на песок

      Моя нога: он так глубок;

      Уж не манит на острова

      Их ярко-свежая трава,

      Прибрежных птиц знакомый крик

      Зловещ, пронзителен и дик,

      И говор тех же милых волн

      Иною музыкою полн!

      О, горько, горько я рыдал,

      Когда в то утро я стоял

      На берегу родной реки,

      И в первый раз ее назвал

      Рекою рабства и тоски!..

      Бывают такие сверхчувствительные души, обреченные служить словно бы нервными окончаниями человечества, обреченные не слышать ни единого звука, «под которым не слышно кипенья человеческой крови и слез». Обреченные терзаться за всех и муками сострадания, и муками совести:

      Что враги? Пусть клевещут язвительней,

      Я пощады у них не прошу,

      Не придумать им казни мучительней

      Той, которую в сердце ношу!

      Но дар любить и видеть природу никогда не покидал поэта. Вот совершенно восхитительное описание летнего дождя:

      И по дороге моей,

      Светлые, словно из стали,

      Тысячи мелких гвоздей

      Шляпками вниз поскакали.

      А «Зеленый шум»?

      Как молоком облитые,

      Стоят сады вишневые…

      Весенний шум заставляет обманутого мужа простить изменницу-жену. И знаменитая «Железная дорога» начинается с гимна: «Нет безобразья в природе!» Чего стоит одно лишь сравнение неокрепшего льда с тающим сахаром! Но некрасовский слух всюду расслышит страшную и унизительную ноту – картина радости обманутого люда ранит его едва ли не больнее, чем голод и цинга:

      Выпряг народ лошадей – и купчину

      С криком «ура!» по дороге помчал…

      Кажется, трудно отрадней картину

      Нарисовать, генерал?..

      Эта концовка – саркастический вопрос – пронзает сильнее, чем любой патетический возглас.

      Да, некрасовская ненависть и горечь бесспорно порождены любовью! Именно к нему, а вовсе не к Чернышевскому точнее всего могут быть отнесены его же собственные строки:

      Его послал Бог Гнева и Печали

      Царям земли напомнить о Христе.

      Для страдающих крестьян, и особенно женщин, он не жалеет самых высоких образов:

      И Музе я сказал: «Гляди!

      Сестра твоя родная!»

      Но вместе с этими органными звуками в некрасовском оркестре отыскиваются звучания самые растроганные и нежные, когда речь заходит о крестьянских детях:

      Все серые, карие, синие глазки —

      Смешались, как в поле цветы.

      А детский чудный разговор: «У бар бороды не бывает – усы», «Вода с языка-то бежит»…

      И, вольно или невольно, Некрасов рисует картины счастливого детства: в их жизни так много поэзии слито. Хочется проиллюстрировать, да только пришлось бы выписать все. «Но даже и труд обернется сначала к Ванюше нарядной своей стороной» – поэзия крестьянского труда явлена Некрасовым гораздо более впечатляюще, чем оплакивание его тягот. «Здорово, парнище!» – «Ступай себе мимо», – похож