Иван Сусанин. Валерий Александрович Замыслов

прудить, на бобры в осенние пойти (осенью охотились на бобра).

      А как дни церковные подвалят, «на Велик день и на Петров день» трудник должен был явиться к владыке с приношениями – «что у кого в руках». На обязанности трудников лежала выпечка хлеба для владычного двора, приготовление солода, варка пива, прядение льна, изготовление неводов и других рыболовных сетей.

      Особенно нагло вели себя монастыри, расположенные на землях епархии. Они не только закабаляли свободное местное население, но и отнимали у него землю, кою присоединяли к монастырским вотчинам. Едва воздвигли новый монастырь, как «братия» захватывала соседнюю округу, а потом монахи, «прикупая» «села к селам» и «нивы к нивам», испускали свои владения и в более отдаленные места.

      Ярмил, ярмил народ владыка Давыд! И всё ему казалось мало. Он укрывал у себя не только беглых людей, но и через своих многочисленных прислужников переманивал сотни крестьян, кои и не собирались уходить от своих господ. Приходили прислужники ночью, после Покрова, изрекали:

      – Ты, милок, переходи на церковные земли. Там житье легкое, оброки и барщина малые. Сам Бог помогает. Вт тебе рубль с полтиной. Рубль – за пожилое своему барину, а полтину тебе в дар от владыки. Когда придешь, святитель тебе еще серебра пожалует.

      Мужик долго не раздумывал: владыка никак не должон промануть, близ Бога ходит, ему ль не верить? И покатил оратай после Юрьева дня во владычные деревеньки!..

      Выпустив пар, архиепископ, хмуря нависшие толстые брови, спросил:

      – И что ж Борис Андреич?

      – Воевода поступил толково, владыка. Он всех выслушал, а затем обратился к купцам. Я ж, как единственный гость в Ярославле, а поелику нахожусь в постоянном союзе с иноземными торговыми людьми, ответил: «Нам ли подобает решать сие, ибо сего дела решатель владыка наш, Ростовский и Ярославский архиепископ Давыд. Как он повелит, так и будет».

      После таких слова владыка заметно поостыл, но речь его осталась суровой:

      – Разумную речь глаголил, сын мой. Без ведома архиерея никакая кирха не может появиться. Не есть пригоже стояти среди церквей православных молитвенному дому иной веры. Не есть пригоже!

      – Воистину, владыка. Но иноземные купцы надеются, что ростовский святитель проявит свою мудрость и не оставит немцев без божницы.

      – А ты-то чего горой за немцев стоишь? – прищурился Давыд.

      – Я уж толковал тебе, владыка. Любой гость тесно связан с иноземной торговлей. Как перед Господом Богом говорю: немцы не могут долго проживать без молитвенного дома.

      Давыд поджал румяные губы, усмехнулся. Лука Дурандин имеет свою корысть. Отвалили ему немчины за хлопоты изрядный кошель золота, вот он и проявляет рвение. Но и он, Давыд, своего не упустит.

      – Сожалею, сын мой, но кирху ставить не дозволю.

      Луку Дурандина слова архиерея врасплох не застали. Он заранее ведал, что владыка упрется – в семи ступах не утолчешь. И всё же его упрямство долго не продержится. Пора тугой лук натягивать и стрелы пускать.

      – Ты, владыка, поди, догадываешься,