Будни анестезиолога. Александр Е. Иванов

усомниться в его принадлежности к богоизбранному народу. Но эти мелочи в трудную минуту ускользнули от внимания борца. А сейчас не знаю, остались ли вообще какие-то следы от общества «Память» и его последышей. Хотя нет, стало интересно, набрал в Гугле, следы «Памяти» остались на сайте какого-то института русской цивилизации.

      Часть 2. «Скорая помощь»

      От работы на «Скорой помощи», куда попал по распределению после института, а распределение в советские времена было обязательным, и если нет хорошего блата, изволь три года отдать государству за учебу, осталась толстая записная книжка. Когда окончательно выйду на пенсию, ею займусь. А пока вспоминаются только самые интересные персонажи, встретившиеся в первый год работы. А встретиться пришлось со многими интересными людьми.

      Дубровский

      Первым, с кем я познакомился, придя в интернатуру, был врач с литературной фамилией «Дубровский». Это был высокий импозантный мужчина лет 55, со свежим загаром на лице, вышедший на работу в первый день после отпуска. Отпуск он провел в шезлонге на пляже в Евпатории. На просьбу начмеда подстанции: «Возьми интерна, он зачем-то вовремя пришел, не знаю, куда его пристроить, пусть с тобой сегодня покатается». Дубровский с видом вальяжного барина, показывающего приезжему свои угодья, лениво махнул рукой:

      – Ладно, пусть покатается, покажу нашу делянку. Только предупреждаю, я человек молчаливый, со мной будет скучно.

      – Да ничего, я и сам не очень разговорчив, могу помолчать.

      Это были последние слова, которые мне удалось произнести. Остальное время говорил Дубровский. Говорил он без остановки, преимущественно матом. Рассказал обо всем: о районе, о постоянно вызывающих клиентах, давал советы, что делать в конкретных случаях. Говорил о своей коллекции картин, обещая показать, о творчестве передвижников, о последнем кинофестивале. Пел частушки.

      Моя милка спит в гробу,

      Я пристроился, е…

      Нравится, не нравится,

      Спи, моя красавица.

      Информация сыпалась обо всем:

      – Главное в нашем деле – это внимательное отношение к больному. Никогда не показывай, как ты его ненавидишь. Вот, к примеру, едем мы к Марье Ивановне, когда ж она сдохнет, сука! Да еще живет эта блядь на пятом этаже. А поднявшись, начинаем с порога: «Здравствуйте, дорогая моя, дайте я вас обниму, милая! А чего так давно не вызывали? Я даже волноваться начал, вот только сегодня из отпуска и сразу к вам».

      Сделав ей анальгин с димедролом, Дубровский разрешает себя чмокнуть в щеку и уходит, матерясь на лестнице в адрес старухи. С пушкинским персонажем его роднила, пожалуй, только одна любимая фраза: «Спокойно, Маша, я Дубровский». Это означало: на вызов можно не тащить чемодан, кардиограф и прочие тяжести, пациент известен, ему достаточно доброго слова. Пауза в монологе возникала только тогда, когда Дима прикуривал одну сигарету от другой. Горящая сигарета