Моя Марусечка. Вера Колочкова

вовсю заходился в требовании обязательного поцелуя, и пришлось встрепенуться, и глянуть в калейдоскоп смеющихся хмельных лиц. Краем глаза она выхватила из калейдоскопа маму – лицо довольное, восхищенное, гордое. Даже немного торжествующее. Сбылась мамина мечта – вырвалась дочка в хорошую замужнюю жизнь. К хорошим людям попала. Вон они кругом какие – дамочки с узкими лямочками на плечах, в гладких длинных платьях, мужики все как один солидные, ладные, в строгих костюмах… Сама мама в своем блескучем старомодном турецком костюме с широкой складчатой юбкой выглядела в этом гламурном обществе, как бедная родственница на чужом празднике жизни. Да и Ленка тоже подкачала – не могла уж платье себе поприличнее купить, свидетельница все-таки… Хотя откуда у нее деньги на дорогое платье? На хлебах психологических много денег не заработаешь, особенно в их родном Кокуе. А еще Маруся чувствовала, как Ленка сердилась. Не нравилось ей все это великосветское застолье, наверное. Сидела рядом, фыркала потихонечку. Хорошо, хоть молча фыркала, без комментариев. Хоть бы пляски поскорее тамада объявил, что ли… Сколько уже можно за столом сидеть? Странная какая-то свадьба. Вот у них в Кокуе свадьбы играют – ух! Чуть посидели за столом, поздравили молодых – и плясать! Весело! А тут… И молодежи вон за столом мало. Маруся, конечно, хотела девчонок с работы позвать, но Анночка Васильевна ей строго-настрого запретила. Зачем, говорит? Кто они тебе? Подружки, что ли? Потом только обсплетничают, и всё. Да и вообще, говорит, особняком тебе от них надо держаться, потому что я тебя дальше продвигать начну, и дружба эта тебе только во вред будет.

      Потом были и танцы, конечно. Появились на сцене музыканты, заиграли вальс, и они, Маруся с Никитой, покружились по залу, правда, довольно неуклюже. Корсет вовсю давил Марусе на ребра, и лица мелькали слившейся в единую полосу круговертью, и внутри у нее сделалась какая-то странная истерика, будто собралось там все волнение в беспокойную кучку и лупит что есть силы по сердцу. В один момент Марусе даже показалось, что она свалится сейчас Никите под ноги, опозорится перед гостями. Он вовремя ее удержал, обнял заботливо за талию, заглянул в лицо:

      – Тебе плохо, Марусь? Может, воды?

      – Да нет, ничего, просто голова закружилась… – слабо махнула она рукой в тонкой ажурной перчатке.

      – Марусенька, что? Что? – тут же подскочила к ней и Ксения Львовна. – Что с тобой, моя девочка? Тебе плохо? Ты переволновалась, наверное?

      – Да ты, сватьюшка, не волнуйся. Она у меня девка крепкая. Все выдюжит, – успокоила ее подошедшая мать.

      – Как вы меня назвали? Сватьюшка? Ой, прелесть какая! – ласково тронув мать за руки, расхохоталась Ксения Львовна. – Какое замечательное, право, словечко – сватьюшка…

      И правда, смешно. В своем шикарном бледно-голубом атласном платье с открытыми плечами Ксения Львовна на «сватьюшку» уж никак не тянула. Но, надо отдать ей должное, с мамой держалась очень демократично. Может, даже слишком демократично. Старалась