Моя Марусечка. Вера Колочкова

ты что, моргуешь?

      – Что? Как это – моргуешь?

      – Ну, брезгуешь, значит.

      – Нет, я не брезгую. То есть не моргую. Просто непривычно…

      – Так зато полезно! Аксинья вчера как раз отелилась, вот я и взяла у нее немного молозива. Как знала, что гости будут!

      – А Аксинья, это…

      – А это корова наша. Аксиньей зовут. У нас их две вообще-то. Аксинья и Дуняшка.

      – Хм, имена какие странные. Прямо Шолохов, «Тихий Дон»… Может, и Наташка тоже есть?

      – Нет. Наташки нету. Да я и сама была против, чтоб их бабьими именами называть! Вон Маруська настояла!

      – Ой, как хорошо тут у вас, господи! Баня, коровы-бабы, молозиво…

      – Что, еще хочешь? Так кушай! – подвинула ей Надежда тарелку с необычным молочным продуктом.

      – Нет! – торопливо выставила ладонь, отказываясь от угощения, гостья. – Нет, я уже это попробовала! Спасибо! Я вот лучше кефирчику попью. Ведь это кефирчик такой густой, да? Я не ошибаюсь? Он не из молозива сделан?

      – Нет. Это простокваша обычная. Ну, можно сказать, и кефир…

      – Ой, а вкусная какая! Как творог. А это…

      – А это масло.

      – Масло?! Такое желтое? Такого не бывает…

      – Ну, давай поучи меня, какое масло бывает. У вас там, в городских магазинах, такого масла и не видали никогда! Ты попробуй, попробуй!

      Так в творческих познаниях деревенского натурального хозяйства прошел для Анны Васильевны вечер. Потом, когда гостью совсем сморило, Маруся отвела ее спать в светелку. Кончилось дело тем, что остаток своей командировки провела городская гостья у них в доме, возвращаясь после трудового дня вместе с Марусей.

      – Ой, Надь, а можно, я с тобой пойду? – увязалась она на следующий вечер за Надеждой, когда та, повязавшись платочком, направилась в коровник на вечернюю дойку. – Я хочу на Аксинью посмотреть. И на эту, на Дуняшку тоже…

      – Что ж, пойдем, – удивленно посмотрела на нее Надежда, – только туфли свои модные сыми, замараешь. Чуни вон надень.

      – Чуни? Это какие чуни?

      Молча бросив ей под ноги глубокие резиновые галоши с острыми носами, Надежда стояла, смотрела сурово, как Анночка Васильевна осторожно и неуклюже сует в них ноги, потом произнесла строго:

      – Только не шибко там охай. Испугаешь еще животину…

      – Ой! Ой! Боже, какой хорошенький! Какой маленький! Какой красавчик! – тут же забыв все ее предостережения, громко воскликнула Анночка Васильевна, увидев в деревянной загородке лежащую на сене телочку. – Ой, мамочки, прелесть какая…

      – Да тихо ты, оглашенная! – снова шикнула на нее Надежда. – Говорю же, не охай! Нельзя! Сглазишь еще! Глаз-то у тебя, гляжу, черный да урочливый. Да и не красавчик это вовсе, а красавица. Телка она. Поняла?

      – Поняла… А как ее зовут?

      – Так не назвали еще. Хочешь, Анюткой назовем?

      – Ой, а можно?

      – Так отчего ж нельзя? Пусть Анюткой и живет свое время. Правда, потом колоть жалко будет.

      – Как это, колоть? Куда колоть?

      – На