Дом за поселком (сборник). Виктория Токарева

сотрясалась.

      Поэту свойственно все свои чувства переплавлять в стихи, и он выплеснул свое горе, написав поэму «Сын». Это лучшее, что вышло из-под его пера. Поэма была удостоена Сталинской премии. К поэту пришло признание.

      Вова! Ты рукой не в силах двинуть,

      Слез не в силах с личика смахнуть,

      Голову не в силах запрокинуть,

      Глубже всеми легкими вздохнуть.

      Почему в глазах твоих навеки

      Только синий, синий, синий цвет?

      Или сквозь обугленные веки

      Не пробьется никакой рассвет?

      Несмотря на внешнее неучастие в жизни первой семьи, Павел Григорьевич был связан с ними вековыми нитями. Их корневая система перепуталась глубоко под землей и стала общей. Это было одно дерево: Наташа Щеглова, Павлик, Кипса, Володя.

      Зоя, конечно, тоже существовала, но без корней. Просто ветка от основного ствола. Она это понимала и часто прикладывалась к рюмочке. Но ничего. Рюмочка ничему не мешала. И даже, наоборот, расцвечивала мир в радужные краски.

      Война кончилась. Сталин умер, но успел дать писателям землю под дачи. По полгектара на нос. На реке Пахре возник поселок «Советский писатель».

      Зоя Бажанова уже не работала в театре. Может быть, ее сократили, либо она ушла сама. Павлик – вот ее театр и ее сцена.

      Зоя легко рассталась с актерской карьерой и вся ушла в обустройство дома. Дом она создавала медленно, продумывая каждую деталь. Ничего случайного. Большим вкусом и немалым богатством, а также дизайнерским талантом веяло от интерьера. Старинную мебель Зоя находила в комиссионных магазинах. Эта громоздкая мебель не влезала в тесные хрущевские квартиры. Ее просто выбрасывали на помойку либо свозили в комиссионки.

      Мой друг художник Игнатьев принес домой с помойки потрясающий дубовый стол. Он нес его на голове.

      У Антокольских я запомнила буфет из черного дерева, весь в резных завитушках, как мех каракуля. Тончайшая ручная работа, редкое драгоценное дерево. Впечатление, что этот буфет принадлежал маркизе де Помпадур. От него было невозможно оторвать глаз. Хотелось смотреть и смотреть. В этом буфете была какая-то магия.

      Нереализованное материнство, неудавшееся актерство – все это объединилось в энергию созидания дома. И он возник. И был прекрасен и неповторим, как музей. На стенах висели редкие гравюры в сдержанных дубовых рамах. Павловские стулья, люстры – хрусталь и бронза, дубовый резной овальный стол. Зоя гордилась домом, это была ее козырная карта.

      Приходили гости, соседи по поселку: Семен Кирсанов, Нагибин с Беллой Ахмадулиной, Матусовский с дочками, Владимир Масс с женой. Их так хотелось принять, а Зоя умела принимать.

      – Павлик! Павличек! – звала Зоя.

      И сверху, со второго этажа, стучали по ступенькам шаги. Это из своего кабинета спускался Павел Григорьевич – лысый, с трубкой, торчащей из-под щеточки седых усов, со своими сверкающими глазами. Он воцарялся за столом и перекрывал голоса гостей своим хриплым напористым голосом.

      Антокольский читал свои стихи:

      Пусть