Россия и современный мир №1 / 2016. Юрий Игрицкий

нового общественного договора, в основе которого уже не демилитаризация и потребительская стабильность (застой по-постсоветски), но идеи милитаризации и великодержавного реваншизма. Не мир (пусть и плохонький), но война. Причем война справедливая: не случайно информация о ней втискивается нашей пропагандой в сценарий Отечественной – патриотической, победоносной, священной. Дела в высоком смысле народного.

      Для власти смысл этого договора – в том, чтобы увести население от социальных проблем, вынести вовне потенциал социального протеста, конвертировать его в «капитал несвободы». А также получить подтверждение собственной силы (ее ощущение «там» высоко как никогда) вовне, демонстрацией мощи и влияния доказать стране свои эффективность и безальтернативность. Для населения это своего рода разрядка: конвертация всего негатива, накопившегося в 1990–2000-е по поводу внутренних бед и неустройств, невнимания и равнодушия внешнего мира в отчаянный жест: «умыть» «укро-бандеровцев», «дать по жопе америкашкам». Да и прочим нашим партнерам.

О последствиях «нового курса» и национальных интересах

      Российским ответом на всякого рода национальные унижения (внутренние и внешние) переломных времен стала милитаризация – поначалу сознания (и «элит», и народа). В 1990-е все более широкие круги населения охватывало мнение: мир вокруг России – это угроза; ей нужно противостоять, т.е. вооружаться. Сейчас оно стало едва ли не всеобщим.

      Разоружение для нашего массового человека больше не является синонимом безопасности, ее залогом. Безопасный мир, с точки зрения наших людей, это мир вооружающийся. В рамках этого «нового» мировоззрения возродились все советские установки: мы – в своем окопе, кругом враги, займем круговую оборону, по возможности будем переходить в наступление44. И: пусть знают! пусть боятся! Эти угрозы адресуем западному – нас отринувшему и унизившему – миру45. При этом «воображаем» его внутренне слабым, надломленным (как учили раньше, «загнивающим») – так полнее ощущение собственной силы.

      Любые «гуманитарно» обусловленные действия, сам путь демилитаризации (иначе говоря, компромиссов, договоренностей, т.е. дипломатии, политики) понимаются теперь в России как ошибка. Более того. Только встав на другой путь – конфликтов, угроз, противостояния, мы вновь ощутили себя и в мировой политике, и в истории. Крым стал историческим подтверждением правильности и «победности» реваншистского мировоззрения.

      С Крымом к нам вернулось подзабытое историческое чувство: «Мы – русские, какой восторг!». Правда, за восторг приходится платить. И цена растет – об этом напоминает устойчиво падающая национальная валюта. Но мы «не постоим» – у нас ведь, «по-истории», и благополучие временно, и сытость случайна. Да и с «субъектностью» получается в основном на внешних фронтах. А за «временные трудности» ответит «внутренний враг» – тут у нас накоплен богатый опыт…

      Все, кажется, наконец, правильно. Мы вновь осознаем себя общностью,

44

Подчеркнем: и в этом случае «новому курсу» потребовалась предельная апелляция – к Сталину как подлинному создателю советского «проекта», к сталинским временам, когда милитаристско-изоляционистские установки были чем-то вроде символа веры.

45

Помещая именно туда источник угрозы, мы тем самым косвенным образом подтверждаем: значимый для нас мир (наш внешний мир) – это Запад. В других мирах российский обыватель мало что понимает; к ним он равнодушно-снисходителен, не чувствителен. Об этом надо помнить – особенно теперь, когда мы скатились в очередной приступ антизападничества.