Россия и современный мир №1 / 2016. Юрий Игрицкий

этих плодов, наш человек осознал, насколько они ему не по вкусу – интонационно, поведенчески, институционально, всячески. Раздражают несоответствием каким-то глубинным, «корневым» началам обычно-привычной жизни. Пожалуй, только этим можно объяснить повышенную эмоциональность, странную взвинченность, даже легкую истеричность общественных настроений «против перестройки», «против Горбачёва», «против демократов», «против 90-х». Ну, невозможно было все это выносить! Как только «наверху» задвигались, заговорили, закомандовали привычным образом – все как-то сразу успокоились: наконец-то – вот теперь все устроится.

      И действительно устроилось – так, как и можно было ожидать, памятуя прежний опыт: в «вертикаль» – экономическую, политическую, культурную, мировоззренческую. И это тогда, когда весь мир (цивилизованный – т.е. тот, в котором есть место для человека) идет в прямо противоположном направлении: организуется через «горизонтали». Основной принцип современной жизни, современного социального устройства – не властный, а общественный. Нынешний субъект развития – не персонификатор Власти (а значит, и не привластные силы, не бюрократический аппарат), но человек, им порожденные сетевые структуры. Современный человек – это «человек горизонтали». Наш же доминирующий социальный тип нацелен на «вертикаль». Она у него в голове, он переносит ее в жизнь, на этой основе строит все общественные отношения и институты. То есть постоянно воспроизводит прошлое – старый, не оправдывающий себя даже у нас способ социальной организации. Отсюда, кстати, непреодолимая тяга россиян к временам, вроде бы, демонстрирующим эффективность такого устроения, к поиску в дне сегодняшнем и «изобретению» традиций, способствующих укреплению «вертикали» (социально, институционально, ментально).

      Теперь, как прежде, наша жизнь выстраивается «сверху»; все задачи и интересы, кроме «вертикальных», – мелочи, которыми можно пренебречь. Оказалось, наш человек способен отступиться от традиционного: «я их не трогаю, никуда не лезу, а они пусть не мешают мне жить» (социологический факт: так описывают «низы» идеал своих отношений с «верхами»)32. Он даже готов пожертвовать свободой частной сферы и своим правом потреблять, т.е. «народным наследием» 90-х. Понятно: одни дали – другие взяли (им по силе – значит, они и вправе), не бунтовать же, в самом деле. Свои люди – сочтемся. Вот здесь, в глубинной потребности в «вертикали», – (помимо прочего) источник нового, послекрымского «властенародия»33.

      Всё это реакции общества, по преимуществу несвободного, на распространение в нем свободы. Наша социальность столетиями формировалась как несвободная; основа / истоки московского самодержавия и петербургского имперства – крепостнический порядок. Русское массовое общество созидалось – в рамках советского «проекта» – как тотально несвободное (и потому закрытое, отчужденное от всех других34). Если исходить из теоретической посылки, что разные общества – это соединение

32

Этот идеал действительно исторический – в том смысле, что уже стал традицией. Так русский крестьянин выстраивал свои отношения с начальством, с государством. Община, общинные структуры служили посредником между крестьянством (его «миром») и миром внешним, в отношениях с которым крестьянин всегда выступал как «обязанный» (долгами / налогами, службой и проч.). Потому воспринимал этот мир как чуждый, чувствовал себя от него отчужденным: «скрывался» в общине, бежал за его пределы (на те пространства / «окраины», которые еще не были поглощены государством / системой, не стали официальной Россией). Но и система поощряла этот тип взаимодействия с народонаселением – особенно в спокойно-«застойные» (т.е. лучшие для России) времена. Да и «элитам», когда они доросли до «совершеннолетия», власть / система предложила тот же вариант: живите, как хотите, но ко мне, т.е. в политику, не лезьте (см. манифест Петра III о вольности дворянской, подтвержденный «дворянской царицей» Екатериной II). Вот она, «свобода по-русски»: воля в частной жизни, служба по желанию и неучастие в том, что находится за пределами частного / индивидуального. Иначе говоря, жизни общественной в рамках традиционного русского порядка не предполагалось – ни во времена деспотические, ни в эпохи «оттепельные». Поэтому социальная зрелость для разных слоев населения (сверху вниз – с элит до народа) означала их выход из круга «частностей» и создание своей «внешней» жизни: дворянских корпораций, обществ, рабочих профсоюзов, крестьянской кооперации и т.д.

33

Этот термин кажется мне подходящим для обозначения своеобразного типа коммуникации «верхов» и «низов» русского общества. Подробнее см.: Глебова И.И. Как Россия справилась с демократией. – М.: РОССПЭН, 2006. – С. 132–143.

34

Советский «проект» в первоначальном замысле в идеале был изоляционистским: изоляционизм возводился в принцип. Отсюда постоянная потребность советского порядка во врагах, милитарный пафос противостояния / чуждости всему миру, органическая склонность к войне как способу решения внешних проблем.