В сетях предательства. Николай Брешко-Брешковский

постель? Вероятно, ибо и ссорились, и мирились, и попрекали они друг друга, как только могут это делать любовники.

      У синьора Горацио, благодаря его исключительной профессии, завелись и побочные доходы. В этом проходимце, неизвестно откуда появившемся, заискивали элегантные чиновники, губернаторы, финансисты, банкиры. Через своих сановных старух Антонелли проводил концессии, устраивал дела, выхлопатывал чины, «декорации».

      Это он наладил было совсем почти Айзенштадту действительного статского. Но если генеральский чин и прошел мимо самого носа шустрого и бойкого финансиста, в этом виноват был сам Айзенштадт, скомпрометировавший себя в недобрый час, едва ли не за день до утверждения, какой-то не совсем чистоплотной аферой. В крупном масштабе это называется аферой, в мелком же – просто мошенничеством.

      Рабочий день кончился. Уже сумерками ушла последняя пациентка, болтливая барынька, унесшая рублей на семьдесят всякой всячины в матовых баночках, в граненых флаконах, в коробочках, в металлических трубочках.

      Мадам Карнац и синьор Горацио обедали за круглым столом. На пороге выросла гладко причесанная старая дева – конторщица. За сорок рублей в месяц она записывала клиенток, выдавала квитанции, вела все торговые книги «дома».

      – Мадам Альфонсин, я могу уйти?

      – Можете, можете, – наливая себе и жгучему бакенбардисту красного вина, ответила мадам Альфонсин.

      Задребезжал с парадной звонок. Горничная впустила кого-то, вернулась.

      – Прием кончился, кто там еще? – нахмурился брюнет.

      – Какая-то дама спрашивает вас, барыня!..

      – Вот еще, не дадут спокойно скушать обед! Просите в контору.

      Мадам Альфонсин в темно-коричневом бархатном платье шариком выкатилась в «контору». Перед нею была скромно одетая, вся в черном, пожилая некрасивая особа.

      – Можно у вас записаться на завтра?

      – Вам?

      – Нет, не мне, – улыбнулась дама, показав довольно неискусные вставные зубы, – я пришла от госпожи Лихолетьевой.

      – О, конешно, конешно! – просияла Карнац. – Когда ее высокопревосходительству будет угодно, я всегда счастлив видеть у себя экселлянс. На который час?

      – В половине двенадцатого они могут приехать.

      – Я будить ждаль ровно польчаса двенадцатый.

      4. Беспокойный жилец

      С тех пор, как Дегеррарди-Кончаловский обосновался здесь, житья не было всем окружающим соседям. Да и не одним соседям. Он успел терроризировать не только «свой» коридор, но весть об этом легендарном жильце и отголоски его шумного поведения долетали в соседние этажи – вниз и вверх.

      В гостинице, даже не первоклассной, такой субъект был бы немыслим в «несокращенном виде». Ему предложили бы:

      – Или ведите себя иначе, или с богом – скатертью дорожка!..

      Но в меблированных комнатах с их более скромной и терпеливой публикой – иные нравы. «Свободе личности» дается простор иногда прямо-таки неограниченный.

      Возвращаясь глубокой