Буквоед. Александр Рей

Да и если деньги есть, не каждый найти сможет… Редкость, как-никак!

      Тогда я не выдержал и осторожно, как можно более незаметно, обернулся. Два пацанёнка, лет по 13—14, стояли, склонив головы над виниловой пластинкой.

      – Дашь послушать? – без особой надежды спросил полноватый румяный паренёк. – Всего на денёк.

      – Да, конечно, бери, – легко согласился другой, маленький, щуплый очкарик с совершенно неподходящим ему грубым голосом.

      – Что, правда что ли, можно? – не поверил тот своему счастью.

      – Правда, правда, – причём это не было великодушием. Малец на самом деле просто решил отдать другу дорогую вещь.

      – А родители ругаться не будут? – казалось, полноватый отговаривал щуплого от необдуманного поступка.

      – Они в курсе.

      – Спасибо большое! Я тебе тогда в четверг отдам, хорошо?

      – Хоть в пятницу. Мне всё равно её пока слушать негде…

      На этом я снова «уснул» и дальше уже не слушал. Помню только, подумал, что я бы даже лучшему другу зажал столь ценную вещь. Но очкарик, видимо, был не из жадных.

      Я благополучно забыл о подслушанном разговоре до пятницы.

      В пятницу весь город поразила весть о жестоком убийстве подростка одноклассником из-за какой-то редкой «буржуйской» пластинки. Пухлику, не желающему отдавать собственность обратно, очкарик размозжил голову восьмикилограммовой гантелей. Я не мог знать наверняка – они это или нет – такое в газетах не печатали в те времена. Слухи также не упоминали о внешности ребят. Но всё равно я знал, что это были именно они.

      После того случая я больше никогда «не засыпал», внимательно наблюдая за всем, что происходит вокруг меня. Люди в транспорте и на улице, бушующий город, неподвластная природа – всё это стало ощущаться совсем по-другому – одной большой декорацией (лица и тела людей – это всего лишь хорошо сделанные маски и костюмы; городские пейзажи – фанерные обманки; закаты и рассветы – поблагодарите осветителя). Мне казалось, что под верхним слоем всегда находится ещё один – настоящий, скрытый от глаз… И я хотел его увидеть своими глазами, чтобы, наконец, ответить на вопрос, который был «вытатуирован» под веками моих глаз и который мне приходилось видеть каждый раз, когда закрываю глаза: «ПОЧЕМУ?!»

      Тогда такой науки, как психология, толком-то и не существовало. Поэтому единственный способ ответить, который я нашёл – стать журналистом. По крайней мере, мне так казалось.

      Когда я замолчал, Лёша лишь спросил, буду ли я здесь в следующую субботу. Я ответил, что прихожу сюда каждую неделю. Тогда он встал, простился и ушёл, так и не сказав, что он по этому поводу думает. За что я ему очень благодарен.

      В следующую субботу он попросил продолжить рассказ о прошлых событиях.

      – Понимаешь, Лёша, – говорил я, как обычно, развалившись на сидениях. – В журналистике всегда соблюдались определённые каноны: как писать, о чём, сколько… То есть контролировалось буквально каждое слово. Я, конечно же, имею в виду времена Союза. Безумная, безжалостная