Ад-184. Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают. Коллектив авторов

1941 г. была ранняя. Вдобавок к ранению я обморозил обе ноги и не мог больше ходить. 19 октября небольшая группа товарищей, с которыми я выходил из окружения, оставила меня в деревне Левинка Темкинского района Смоленской области. Здесь 27 октября меня обнаружили немцы. С этого дня началось мое хождение по мукам в фашистских лагерях. Как советский гражданин, батальонный комиссар, да еще еврей, я был в плену на положении приготовленного к смертной казни, приговор над которым мог быть приведен в исполнение каждую минуту, если бы немцам что-нибудь стало известно обо мне.

      С ноября 1941 г. по 12 февраля 1942 г. я находился в вяземском „госпитале“ для военнопленных. По свидетельству врачей, работавших тогда в „госпитале“ и в лагере, за зиму 1941/42 г. в Вяземском лагере умерло до семидесяти тысяч человек. Люди помещались в полуразрушенных зданиях без крыш, окон и дверей. Часто многие из тех, кто ложился спать, уже не просыпались: они замерзали. В Вязьме истощенных, оборванных, еле плетущихся людей – советских военнопленных – немцы гоняли на непосильно тяжелые работы. В „госпиталь“ попадали немногие – большинство гибло в лагере.

      В декабре 1941 г., когда в Вязьму прибыл эшелон с пленными, вывезенными немцами со станции Шаховская, советский врач, который был направлен на станцию принимать эшелон, рассказал мне, что значительная часть людей замерзла в пути. Трупы выносили из вагонов и складывали штабелями. Некоторые еще показывали признаки жизни, пытались поднимать руки, стонали. К таким подходили немцы и пристреливали.

      В лагерях военнопленных, в штрафных и рабочих командах жестокость гитлеровцев и их изобретательность в деле убийства не знали пределов.

      В 1941–1943 гг. первые пять-семь дней плена, как правило, людям совершенно ничего не давали есть. Немцы цинично утверждали, что это делается для того, чтобы люди ослабели и были неспособны к побегам. В январе-феврале 1942 г. в вяземском „госпитале“ на больного отпускалось в день семьдесят граммов немолотой ржи. Из этого зерна два раза в день готовили „баланду“ – каждый раз по пол-литра на человека. Хлеба не выдавали. Неудивительно, что люди слабели и умирали, как мухи.

      В 1941–1943 гг. в лагерях летом поели всю траву на дворах, ели древесные листья, если попадались лягушки – поедали и их, жарили на огне и ели конскую шкуру, если ее удавалось добыть. Соль была недосягаемой роскошью.

      В лагерях были военнопленные взрослые люди, вес которых доходил до тридцати-тридцати двух килограммов. Это – вес подростка.

      Гитлеровцы всемерно препятствовали постановлению лечебного дела в лагерях. Они большей частью совершенно не отпускали медикаментов. В „госпиталях“ неделями не перевязывали раненых, так как не было бинтов; не давали немцы и хирургических инструментов. Много тысяч советских граждан умерли в госпиталях от ран, заражения крови, а еще больше от истощения, голодных поносов, тифа, туберкулеза.

      В плену я находился в „госпиталях“ лагерей военнопленных в Вязьме, Молодечно, Кальварии, Ченстохове, Эбельсбахе. Слово „госпиталь“ никак не подходит к этим учреждениям. В Вязьме госпиталь помещался в полуразрушенных, брошенных жителями домиках, на окраинах города и в развалинах корпусов маслозавода. В домиках