Дышать вместе с ней. Александр Наумов

шутку!»

      – Что грустим?

      «О нет, только не надо со мной говорить. Так, хорошо. Я придумала. Я просто сделаю вид, что не понимаю его. Ведь я могу же быть иностранкой. Мне, кстати, многие говорили, что во мне есть что-то заморское или цыганское, не помню точно. Да какая разница. В общем, я – иностранка: «не понимать по—вашему».

      И поэтому я просто молчу, отворачиваюсь, и тишина – мой спутник на этот полет. Он понимает, что я не «бе—ме», заносчивая гражданка какой-то заграницы, ездила смотреть на Кремль, топтала своими ножками, очень даже стройными, Красную площадь, всю жизнь мечтала о колорите, медведях и блинах с икрой. Кто, кстати, придумал это несочетаемое сочетать? Что в этом вкусного? По мне так лучше в блинчик положить ягоду или сгущенку, ветчину с сыром, на крайний случай, но не икру. Хотя о вкусах не спорят, да я и вообще молчу.

      Такая довольная, насмотревшаяся и налопавшаяся русской экзотики лечу домой. Поэтому его «что грустим?» растворилось в моем молчании и потонуло там, шансов выжить не имея изначально. Захлебнулось в неизбежности его коротенького монолога, который, по его, видимо, детской наивности, он собирался превратить в диалог двух случайно встретившихся сердец. О, боже, какой бред! Это не со мной».

      – Do you speak English?

      «Вот это да! Не ожидала от него. Хотя что необычного. Подумаешь, каждый второй вылетающий за границу как минимум знает „сенкью“, „хеллоу“ и, конечно, „ду ю ду“. Поэтому продолжаем молчать. Теперь я не просто иностранка, я еще и глухонемая. Для него точно. Пусть мне бананы в уши поставили еще в детстве и забыли о них, я ничего не слышу и слышать не хочу, смотрю себе в окно и жду, когда все это счастье, свалившиеся пусть не на меня, но рядом со мной, закончится».

      – Мадемуазель, вы так прекрасны, что вам даже не надо ничего говорить. Вы можете молчать всю вечность, и я, остановив свое дыхание, не посмею вдохнуть вновь, потому что побоюсь, что эта вечность в ту секунду оборвется. А вместе с ее окончанием не станет и меня. Поэтому просто молчите и разбавьте тишину своей красотой.

      «Даже если у меня сейчас в ушах и были бананы, они просто вылетели как пружины, слегка задев вон ту милую семейную пару за шестьдесят через два ряда сидений. Такого быть не может. Он произнес фразу на трех языках, начав с французского, перейдя на испанский и закончив итальянским. Я не поняла и половины, но, клянусь небесами, самолет не должен взлететь, пока он мне не переведет все здесь и сейчас. Остановите эту минуту, я хочу знать, что он сказал».

      – Я знаю, ты русская. Только у русской девушки может быть такой вовлеченный и глубокий взгляд. Но твои глаза – они особенные, тебе это, наверное, сто, двести, нет – миллион раз говорили. И не подумай, что это сейчас пустая болтовня пьяницы-соседа. Я впервые встречаю такие глаза, я мог бы в них утонуть, если б ты позволила. Они настолько затягивают, что нет ни вчера, ни завтра, есть только этот взгляд и настоящее рядом с тобой.

      «Этого