Запах полыни. Елена Пустовойтова

их маменьки, стану… Полюбуйся, я и бумагу гербовую заготовил, тебе и трудиться нет надобности. Поспеши, – говорит, – а то, не ровен час, не успеешь… Как же я тогда жить стану?

      Торопит ее, боится, чтобы та не умерла, пока бумаг не выправит. Да так он ее рассердил своей поспешностью, что схватила она с изголовья мокрое полотенце, коим ей прислуга лоб отирала, да за дяденькой по комнатам и припустила. На крыльцо выскочила и кричала оттуда на него, пока тот в коляску ни сел, чтобы и ноги его в имении не было. Вгорячах плюнула вслед коляске, постояла на ступенях, поглядела по сторонам, да и повара позвала. Кушать захотела.

      После этого случая еще десять лет жила.

      Засмеялась весело, обернувшись к Дмитрию, выдавая глазами радость за его живейший отклик на ее рассказ.

      Смешав карты и встав с кресла, неожиданно предложила:

      – А не поехать ли тебе за границу?

      – Это зачем? – удивился Дмитрий, вновь занятый мыслью о незнакомке.

      – А зачем все люди за границу ездят? Не Бог об этом один только знает, какие у них там важные дела – людей посмотреть да себя показать… Нечего сиднем сидеть, молодость – она не вечная.

      Ушла, шумя платьем, отдать приказание накрывать стол к обеду, и тут же воротилась:

      – Как не вечно и Крачковские тебя ждать будут. Надоест и им…

      К тетке Дмитрий относился трепетно – она была так же своеобразна и необычна, как и все Лазаревы. Умна, независима, решительна, веселостью нрава остро напоминавшая ему отца.

      Настоящая Лазарева.

      Во времена аграрных беспорядков пятого года, именованных революционирующей интеллигенцией «иллюминацией помещичьих усадеб», она, его тетка, девица Мария Лазарева, в то время когда помещики, воспринимая происходящее как рок, с коим невозможно ничего поделать, даже не пытались защищаться, она одна успешно противостояла ему.

      Распропагандированным крестьянам по душе пришелся призыв революционной черни отнять имущество помещиков, и чтобы, «не беря греха на душу», спокойно пограбить и пожечь, они повсеместно выгоняли последних из имений. Многие из помещиков, боясь грабежа, бросали все и уезжали заранее. А тетка, жившая со своими крестьянами душа в душу, содержавшая за свой счет больницу, школу и семьи без кормильцев, оставалась в имении одна. Она и мысли не допускала, что ей может кто-то предъявить претензии, но в одно раннее утро и ей выдвинули условие – отдать луга и пустошь.

      – В противном случае пустят красного петуха, – управляющий, передавая ультимацию, не мог совладать со страхом, дрожал голосом. Умоляюще заглядывая в глаза, уговаривал:

      – Не сердите их, барыня, и не с такими хозяевами имения уже в пепелищах лежат. Бывшие генералы и те ретировались. А нам и сам Бог велел – одна, без супруга, без брата или свата… Да что греха таить – не мастера мы, русские, себя защищать…

      Тетке было тогда только-только за тридцать. Выслушала управляющего и велела на разговор призвать зачинщиков. Особенно тех, кто намекал о красном петухе.

      Пришли