Каменный Пояс. Книга 2. Наследники. Евгений Александрович Федоров

солнца, как на золотых парусах, неслышно и плавно неслось его суденышко – ложе.

      В первый день это казалось забавным. Веселили атлас одеяла, белизна простынь и наволочек. Брызги света, дробясь в хрустальных подвесках люстры, искрились всеми цветами радуги и казались звонкими вешними каплями, нависшими с подтаявшей кровли. Вот упадут, сверкнут и нежно прозвучат…

      В полдень веселая разбитная молодка принесла лежебоке поесть. Пышным, горячим станом она склонилась над ним и стала кормить. В глазах ее плескался задорный, вызывающий смех.

      – Что же ты будешь делать со своими деньжищами, ежели подобру-поздорову убредешь отсюда? – сгорая от любопытства, спросила она.

      Заглядывая в синие глаза женщины, он ласково шепнул ей:

      – Женюсь! Ой, и до чего ты спела и хороша! Пойдешь за меня? – Он воровски протянул руку, намереваясь ущипнуть тугое тело.

      – Брысь! – ударила она по руке и вся засияла счастьем. – Отчего ж не пойти! Пойду!

      Красивая, разудалая, она сверкнула чистыми ровными зубами и, быстро собрав посуду, убежала в людскую…

      «Сейчас бы только чуток пошевелиться, и все в порядке», – подумал он и опасливо оглядел стены и потолок.

      Тревожная, неприятная мысль всколыхнула его: «А что, ежели в незримый глазок следят-подглядывают – не ворохнусь ли? Тогда…»

      Дальнейшее ясно представилось ему: Демидовы не любят шутить, а если шутят, то игра их больнее и мучительнее простой издевки.

      А между тем лукавый комариный голосок нашептывал на ухо: «Ну, шевельнись чуток! Ну, шевельнись!..»

      Преодолевая соблазн, он постарался уснуть и опять без тревог и сновидений проспал ночь. Ему послышалось, как где-то за дверью скрипучий голос хозяина Прокофия Акинфиевича спросил кого-то:

      – Лежит? И не шевельнулся?

      – И не шелохнулся! – прозвучал грубый ответный голос.

      «Эх-хе-хе! Выходит, незримо сторожат. Ух ты!» – тяжко вздохнул парень и упал духом. Противное томление охватило молодое и сильное тело, жаждавшее движений и работы. За окном в этот день хмурилось небо, собиралось ненастье. На ветке березки застыл в неподвижности нахохлившийся воробей. Радужные звонкие капельки на подвесках люстры погасли. Хрусталь был мутен и холоден…

      Тоска подбиралась к самому сердцу, хотелось провыть волком. К счастью, в горницу вошла стряпуха в опрятном синем сарафане. Еще издали она улыбнулась ему. Любуясь ее крепким, здоровым телом, парень спросил:

      – А как звать тебя?

      – Настасьей! – певуче ответила она, и на его душе заиграла музыка. – Ныне кормежка сытнее… Хозяйского подбросила! – косясь на дверь, таинственно прошептала она.

      – Настя!.. Настасья! – прошептал, в свою очередь, парень и опять потянул руку к ней.

      – Не трожь! – перестала она улыбаться и сдвинула брови. – Не трожь! Терпи, потом порадую…

      Голос ее, ласковый, материнский, бодрил его. Широко раскрыв глаза, он неподвижно лежал на спине, любовался румяным теплым лицом и горько жаловался:

      – Такая ягодинка