Каменный Пояс. Книга 1. Демидовы. Евгений Александрович Федоров

с ней.

      – Что же, что одна у дьяка дочка. Так и сынок у нас, Демидыч, не простофиля…

      – Ой-ох-х, ну вас к богу, – отмахнулся Никита. – Не поднимайте сором на посаде. Поди, засмеют шабры. Я тебе, брат, – тут батька снова сердито нахмурился, – я тебе сватом не буду. Хочешь дьякову дочку – сватай сам…

      Акинфка выпрямился, повел серыми глазами:

      – Что ж? Сосватаю и сам.

      – Ишь ты! – Тут батьке рассердиться бы, но упорство сынка пришлось по душе, он встал со скамьи. – Храбер бобер! А глазами весь в тебя, матка.

      Женка Демидова зарделась: «Ишь, разошелся батян».

      Акинфка дел в дальний ящик не откладывал. Обрядился он в новину и пожаловал на купецкий двор. Дворовые холопы пристали с допросом: «Куда да зачем?»

      Твердый характером Акинфка осадил холопов:

      – Подите скажите дьяку: пожаловал к нему тульский кузнец Акинф Никитич, хочет о деле молвить…

      Дьяк с вечера перехватил через край настоек, медов, объелся солений, блинов, уложил балычка с пол-осетра, – изжога проклятая мучила, да гудело в башке, как из пушек кто палил. Все утро надрывался дьяк от непотребных площадных слов. Ругал купчишек, мастеров, подрядчиков.

      Тут о кузнеце доложили. Дьяк сам вышел на крыльцо. Купец Громов – богатей, по-боярски хоромы разделал. Крыльцо расписное, узорчатое, с резьбой: петухи, кресты, кружковниы – все радовало глаз.

      На высоком крыльце, держась за пузатый резной столб, предстал дьяк Утенков; бороденка у него мочальная, морда лисья, хитрая. Стрельнул в Акинфку плутоватым глазом:

      – Ты зачем, кузнечишка, пожаловал?

      Акинфка шапки перед дьяком не сломил, сказал смело:

      – По большому делу, дьяк, явился я. При холопьях как будто и не к месту.

      Дьяк, как индюк, напыжился, налился краской: «Ишь ты, чертоплюй, шапки не ломает, не гнется. Не по чину нос держит».

      – Эй ты, худородье, выкладывай тут, за какой нуждой пожаловал? – закричал с крыльца дьяк. – Чать, не в сваты пришел?

      Акинфка насупился, поднялся на крыльцо:

      – А может, и свататься пришел, почем ты знаешь? Хошь бы и так? Я с царем Петром Ляксеичем на одной наковальне ковал.

      Дьяк глаза вылупил, от злости в горле заперхало. Повел рыжеватой бровью и закричал тонко, по-бабьи:

      – Ах ты, тульская твоя… пуповина, в сваты… Ах ты… Тьфу!

      Сочно плюнул под ноги. Акинфка-кузнец не сдался, схватил дьяка за полу кафтана, дернул:

      – Ты-то не плюй, може, еще сгожусь. Молви: отдашь дочку?

      – Ух, – выдохнул дьяк. – Морок тебя возьми! Эй, холопы, гей!..

      Со двора набежали людишки, схватили Акинфку. Он отбрыкивался, отбивался; не одному холопу покрушил зубы, посворотил скулы, но осилили его. Подталкивая кузнеца кулаками, холопы приволокли его на широкий купеческий двор, обнесенный дубовым острокольем. Не успел моргнуть глазами Акинфка, как ворота закрылись и загремели запоры.

      Что это еще будет? Кузнец поглядел на островье тына и подумал: «Эх, перемахнуть бы через заплот».

      В эту минуту в углу двора в яме шевельнулось бревно и показалась медвежья лапа.

      – Ого!