Ермак. Том I. Евгений Александрович Федоров

казак. Любовь! – Станичник уронил в раздумье голову. – Если крепкая ваша любовь, то и ладно, живите с богом! Вишь вон пора какая! – Он показал на степь, на синие воды Дона: – Весна в разгаре, пришел радостный день…

      Весна в самом деле шла веселой хозяйкой по степи, разбрасывая цветень. Ковыль бежал вдаль к горизонту, склоняясь под теплым ветром. Озабоченно хлопотали птицы, а ветлы над рекой радостно шумели мягкой листвой.

      Уляша поднялась навстречу Степану, обняла его и поцеловала:

      – Спасибо тебе, тату мой родненький, за доброе слово!

      На ресницах Степана блеснула слеза: жалко ему было терять полонянку.

      – Эх, старость, старость! – сокрушенно вздохнул он. – Кость гнется, волос сивеет… Отшумело, знать, мое дорогое время. Ну, Уляша, твоя жизнь – твоя и дорога! – Он притянул к себе девку и благословил: – На долю, на счастье! Гляди, Ермак, пуще глаза береги ее!

      Так и ушел Степанка, унеся с собою печаль и укоры. А Уляша как бы и недовольна осталась мирным расставаньем: не поспорили, не подрались из-за нее казаки. Свела на переносье густые черные брови и, сердито посмотрев вслед Степану, сказала:

      – Старый черт! Молиться бы тебе, а не девку миловать…

      4

      Петро Полетай, бравый казак с русым чубом, дружок Ермака, вышел к станичной избе и, кидая вверх шапку, закричал зазывно:

      – Атаманы-молодцы, станичники, послушайте меня. На басурман поохотиться, зипуны добывать! На майдан, товариство!

      На крики сошлись станичники, одни кидали вверх шапки, а другие подзадоривали:

      – Любо, казаки, любо! Погладить пора путь-дорожку!

      – За нами не станет, – весело откликнулся Полетай, – только клич атамана, зови есаула, – от прибылого присягу принимать, да в поход за зипунами!

      Станицы не видно, вся потонула в зарослях да в быльнике, а казаков набралось много. Зашумели, загомонили станичники. Ермаку дивно глядеть на бесшабашный и пестро одетый народ: кто в рваном кафтанишке, на ногах скрипят лапти, – совсем рассейский сермяжник, – но сам черт ему не сват – так лихо, набекрень, у него заломлена шапка, на поясе чудо-краса черкесская булатная сабля, а за спиной тугой саадак[2], а кто – в малиновых бархатных кафтанах и татарских сапожках. Толстый станичник с озорными глазами хлопнул казака в лаптях по плечу:

      – Пойдем выпьем, друг!

      – А на что пить? – ответил лапотник. – Видишь, сапоги целовальнику пошли!

      – А мои на что? – засмеялся толстый и притопнул татарским сапожком, густо расшитым серебром. – Гуляй, казак!

      Между тем толпа уже кричала, волновалась, и у всех оружие. и турецкие в золотой оправе ружья, и булатные ножи с черенками из рыбьего зуба, и янычарские ятаганы, и пищали, изукрашенные золотой насечкой, и фузеи, – кто что добыл в бою, тем и богат.

      Тут был и поп с лисьей острой мордочкой и мочальной бороденкой. Крупный пот выступил на его темном лице и смуглой лысине. Льстивым голоском он лебезил перед казаками:

      – Куда, чада, собрались? В кружало надо бы…

      Гул повис над площадью. Ермаку

2

Саадак – лук в чехле и колчан со стрелами.