Лекции по искусству. Книга 5. Паола Дмитриевна Волкова

его работы и сравниваешь их, то начинаешь видеть, что в его живописи есть кое-что удивительное. Он все время пишет один и тот же типаж. Со временем, он начинает делать то, чего не делает ни один импрессионист. На кого бы он не смотрел, кого бы он не писал – все эти лица имеют одно лицо или один типаж. Мне нравятся работы начала 1880 годов, где Ренуар ярко выражен. Но тем не менее, он, до какой-то степени, был привержен к этому типу. И, в конце концов, они превратились во что-то, что не бывает у импрессионистов. Они утратили связь с натурой и превратились в нимф. И мальчики, и девочки, и его жена стали населением некоего сказочного мира, где живут нимфы. Такой радостный, такой любовный, такой нежный, который нашел свое – его герои все похожи друг на друга, с круглыми формами и лицами, молодые и не очень. Он нырнул в сторону мифов. Его тяжело читать, хотя он в достаточной степени и не сложен. Его приятно смотреть, хотя он в достаточной степени сложен.

      Но вернемся к Дега. Это художник большой классической кухни. Помимо того, что он гениален к своему времени, что бывает крайне редко, Дега описал реальный мир таким, чего не было вообще. Как живописец он вошел в небольшое количество живописцев мира. И одновременно, он необычайно глубок. Эти розовые полоски, эти еле написанные руки, платок, букет. Это просто не может быть, чтобы так можно было писать. Он художник контилентный, что означает продленность картины за картиной. Крайне редкое свойство. Вы знаете, есть музыканты у которых звук длиннее. Они еще не ударили по клавишам, а звук уже идет. Это, когда музыки больше, чем движений. Крайне редкая вещь. Про таких музыкантах говорят: они контилентные. И вот Дега был контилентный художник. Его больше, чем то, что он писал. Что еще хочу сказать. Все писатели или любой художник есть тот мир, в который он себя поместил. Я постараюсь вам объяснить. Скажем, Дон Кихот, Сервантеса. Мир, которым он насыщает свой роман намного больше, чем он его описывает. У меня от этого открытия было позднее потрясение. Мне надо было перечитать Сервантеса, причем определенные куски. И я поняла, что мир, в который я попала, намного больше того, о котором я читаю. Моя мысль лишь подходит к краю его идеи. А что такое за идея? Он пишет, что такое конец истории. Когда и как кончится история. Когда она закончится, его мир перестанет существовать. Но это не так. И хотя он, как Шекспир насыщает все вокруг себя, там не только есть его время, там есть и будущее. Он выматывает из себя какой-то колоссальный мир, который вбирает намного больше, чем написано.

      Вот и Дега художник больше того, что он показывает. Художник равен тому миру, который он показывает. Насколько же он больше того, что описывает? Каких-то женщин, проживающих в провинциальном городе, у которых головы забиты глупыми идеями, какие-то свои незамысловатые истории. Посещает мысль о том, что он бесконечно показывал нам, что мы с вами никогда себя не знаем. Мы себя воображаем такими, какими хотели бы быть. Мы галлюцинируем. Мы полуфабрикаты. Недовоплотившиеся. Если Ренуар равен самому себе, то Дега и Моне, как каждый большой художник, вместили