Память без срока давности. Агата Горай

режим. Через пару-тройку дней от простуды и следа не останется.

      К тому времени как я возвращаюсь в класс за вещами, голова болит уже не так сильно, как я стараюсь это изобразить, я могла бы перетерпеть неприятные спазмы, но мне так не хочется сидеть на уроках. Куда интереснее смотреть по видеомагнитофону любимые мультики, тем более когда никого нет дома. Медсестре, естественно, о том, что мамы дома нет и кормить меня бульоном некому, знать необязательно. А чай с вареньем я и сама умею делать, да и где стоит мед – знаю.

      Вот уже неделю мама лежит в больнице с сестрой и появляется дома не чаще одного раза в день – за свежим бельем и едой, а бывает, и не появляется вовсе. У Клавдии «поднялся ацетон». Что это такое, я не знала, но тихо радовалась отсутствию в доме вечно болеющей и хнычущей не слишком удачной копии меня. Папа ежедневно трудится на пилораме и домой раньше семи вечера не является. Выходит, дом полностью в моем распоряжении. Сейчас папа не сможет отправить меня учить уроки, чтобы, развалившись в кресле с банкой пива, в одиночку смотреть свои дурацкие боевики.

      Теплых чувств, которые я испытывала к маме первые тринадцать лет жизни, в отношении к отцу у меня не было никогда. Многие утверждают, что все девочки обожают своих папочек, но это не про меня.

      Я никогда не любила своего отца даже за то, что от него мне достался белый цвет волос и почти васильковый цвет глаз. «Ангелочек» – было с ранних лет моим вторым именем. Но что мне с этого? Круглолицый, светловолосый, полноватый мужчина не выглядел привлекательно ни летом, ни зимой. Лицо отца практически всегда было красным, то ли от постоянного присутствия в крови алкоголя, то ли по каким-то другим причинам (хотя вряд ли). От папы постоянно несло спиртным, сигаретами, потом, и всякий раз как он склонялся над моей колыбелью, проявляя ко мне интерес и внимание, я начинала хныкать. Мне совершенно не хотелось, чтобы этот человек играл со мной или брал на руки, хотя в период обострения отцовского инстинкта это случалось, и всякий раз я чувствовала приступ удушья. В минуты, когда отец держал меня на своих сильных руках, самодовольно и гордо шептал в мое крошечное лицо: «Моя малышка. Хах! Даже представить не мог, что произведу такое крутое потомство!», кроме отвращения к ужасному запаху перегара, я ничего не чувствовала и начинала реветь. Мне было приятно получать от папочки всякие вкусности и мелкие подарки, но даже они не могли разбудить во мне тех чувств, которые, наверное, должны быть у любящей и любимой дочки. Возможно, дело в том, что и от него я никогда не слышала ни единого «люблю», а только «это моя девочка!», будто я футбольный кубок, по счастливой случайности доставшийся ему, а не дочь, которую нужно просто любить и хоть изредка обращаться к ней, не заполняя ее легкие вонючим выхлопом спиртного.

      Возвращаюсь к семнадцатому октября.

      Я захожу в дом, прохожу в свою комнату, где избавляюсь от невыносимо тяжелого портфеля и верхней одежды. Натягиваю на себя спортивный костюм. Заглядываю в родительскую спальню в поисках стареньких,