Зов Иерихона. Тим Волков

уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться.

      Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.

      Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами.

      Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим – кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами.

      Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других – пейзажи, до боли знакомые сердцу – Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.

      Дитрих поежился.

      Захотелось выпить ещё.

      Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.

      – Красивые картины, – произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.

      – Это мои картины. Я – художник.

      – Ваши? То есть вы их нарисовали?

      – Да.

      – Очень красиво, правда. А вот этот дядька – это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то.

      Корб смутился.

      – Это же Юлий Цезарь!

      – Цезарь, – эхом повторил Дитрих. – Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав?

      Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.

      – Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу.

      Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской.

      Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.

      – Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов… – хлопнул он себя по лбу.

      Корб улыбнулся. Пояснил:

      – Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться?

      Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот.

      Город – несомненно, Иерихон, – главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни.