Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством». Надия Мурад

Масуд стал лучшим механиком (и одним из лучших футболистов) в Кочо, а его брат-близнец Сауд держал небольшую лавку. Джало открывал свое сердце всем, даже незнакомцам. Проказник Саид и минуты не сидел на месте, а мечтатель Хезни витал в облаках, но мы все боролись за его внимание. Еще у меня были две сестры – тихая, похожая на мать Дималь и Адки, которая могла поспорить с братьями, чтобы ей позволили сесть за руль пикапа. А рядом жили мои единокровные братья Халед, Валид, Хаджи и Наваф и единокровные сестры Халам и Хаям.

      Кочо был местом, где моя мама, как всякая хорошая мать в любом уголке Земли, посвятила свою жизнь детям, заботилась о них, кормила и внушала им надежды на лучшее. В последний раз я видела ее в другом месте, но до сих пор, вспоминая, представляю ее именно в Кочо. Даже в самый тяжелый период санкций она старалась дать нам все необходимое. Когда у нас не было денег на сладости, она тратила последние монеты, чтобы мы купили жевательную резинку в местном магазине. Когда в Кочо приезжал торговец одеждой, она упрашивала его продать платья в кредит. «По крайней мере в следующий раз наш дом будет первым, куда он зайдет в Кочо», – шутила она, если кто-нибудь из братьев сердился, что она залезла в долги.

      Она сама выросла в бедности и не хотела, чтобы мы выглядели нуждающимися, но деревенские жители все равно помогали нам и давали немного муки или кускуса, если могли. Однажды, когда я была совсем маленькая, мама шла домой с мельницы, и в мешке у нее было совсем мало пшеницы. Ее остановил ее дядя Сулайман и спросил: «Я знаю, тебе нужна помощь, но почему ты ко мне не заходишь?»

      Мне никогда и нигде не хотелось оставаться одной.

      Сначала мама покачала головой: «У нас все в порядке, дядя. У нас есть все, что нужно». Но Сулайман настаивал: «У меня есть лишняя пшеница, можешь забрать немного». Так у нашего дома появились четыре канистры пшеницы, из которой мы пекли хлеб два месяца. Моя мать стыдилась, что ей понадобилась помощь, и ее глаза наполнялись слезами, когда она рассказывала об этом случае. Она поклялась сделать все возможное, чтобы мы жили лучше. День за днем она выполняла свое обещание. При взгляде на нее в душе всегда пробуждалась уверенность, несмотря ни на каких террористов. «Бог защитит езидов», – повторяла она нам каждый день.

      О моей матери мне напоминает многое. Белый цвет. Хорошая, порой даже острая шутка. Павлин – священный символ езидов и короткие молитвы, которые я мысленно произношу, увидев изображение этой птицы. Каждое утро она просыпалась рано, чтобы испечь хлеб, садилась на низкую табуретку перед тандуром на дворе, делала лепешки и прикрепляла их к стенкам печи, где они раздувались и лопались, готовые к погружению в чашки с расплавленным овечьим маслом.

      Каждое утро двадцать один год подряд я просыпалась от звуков «шлеп, шлеп, шлеп» теста об стенки печи и от травянистого запаха масла. Они говорили мне, что мама рядом. Еще в полудреме я подходила к тандуру, и если дело было зимой, то грела руки о печь и разговаривала с ней обо всем – о школе, о свадьбах, о ссорах с