Чревовещания души. Восемь пьес для истых театралов. Сергей Петрович Чугунов

вцепиться в вашу глотку,

      чтоб разорвать все бранные слова,

      извергнутые вами с пенной злобой

      в мое, улыбкой неприкрытое, лицо…

      Я выпустил зверька на волю,

      боясь, что по нелепости себе

      я причиню необратимый,

      разящий вред, оставивши в саду

      его без надлежащего присмотра;

      мне о последствиях не думалось —

      ужель мое разгневанное сердце

      способно изменить наш мир застывший,

      окостеневший навсегда в своем пространстве,

      увы, неизменяемом и невменяемом как я?

      Из грубого обломка хрупкого ребра,

      как Бог когда-то сотворивший Еву,

      я миру изваял младенца и нарек,

      сомнительным, но сладострастным звуком: Правда!

      Я нянчился с ним долго, безуспешно —

      но в волчьей стае непреклонных кривд и догм

      (будь то детеныш человека даже)

      взрасти лишь волк и может;

      и что с того, что будет он умней

      и предприимчивей своих единомлечных братьев?..

      Да… первый опыт мой закончился плачевно;

      сей мир, с израненной своей душой,

      без сожаления всякого покинул я,

      дабы обдумать: как мне дальше жить?

      как переломить сей жизни ход обратный,

      обратный, ибо будущего нет…

      (Бо с каждым часом, днем все дальше

      нас в прошлое уносит буйная река

      с названьем Время, коя всех:

      и смертных, и смердящих —

      лишает сладостных надежд на долгое грядущее);

      и как предупредить текущие деянья

      моей во зло рожденной дщери —

      убогой Правды, горькой и недужной,

      без угрызений разрушающей мечты?!

      Я долго жил один в лесу моих фантазий,

      где явь и вымысел мой – так переплелись,

      что даже александров меч

      не в силах разрубить тугой был узел…

      Я прокоптился дымом сладотворных мук,

      найдя приятное в страданьях и потерях;

      что сделалось пустячным мне утратить

      нетленную привычку, что Всевышним

      Душой наречена…

      В тиши,

      в пустой тиши я не обрел покоя —

      безлюдие не исцеляет от болезни бессердечья…

      И я пустился в долгий, страшный путь, увы,

      не мной проторенный сквозь сумрак безразличья,

      желая воротить болезненное сердце

      в осиротевшую, незанятую грудь;

      в надежде приручить;

      чтоб до краев, как чашу, на пиру сей жизни —

      неправедной, непраздничной – наполнить

      любовью к ближнему и состраданием к врагам…

      О! как бедны мя ненавидящие люди,

      хотя бы тем, что в качестве врага

      они меня избрали, да! меня —

      незлобного и неспособного к отмщенью…

      Но что обрел я, воротясь домой? —

      вернувши сердце, я утратил разум.

      Точней,