Месть ведьмы. Вадим Иванович Кучеренко

гостя одного оставлять. (Выходит).

      Афанасий подходит к прялке и показывает Никодиму, что прядет Ульяна. Это крошечная рубаха.

      Никодим. Ай да Афанасий! Неужли?..

      Афанасий. Окстись, Никодим. Сам ведаешь, бесплодна нежить. Нет и не может быть у нас с Ульяной лешачонка.

      Никодим. Так что же Ульяна тогда… (Осекается).

      Афанасий. Теперь уразумел?

      Никодим. Вот беда так беда!

      Афанасий. Втемяшилась в ее бабью башку блажь о ребенке. Кикимора она и есть кикимора, что с нее взять? (После паузы). За то и полюбил я мою Ульянушку.

      Афанасий и Никодим возвращаются за стол. Входит Ульяна.

      Ульяна. Почудилось тебе, Афанасий. Сова ухнула. (Садится за прялку и начинает прясть, тихо напевая).

      Птичка на двор залетала,

      Добры вести щебетала.

      Баю, баю, баю-бай,

      Засыпай мое дитя,

      Ноченьки не боитя.

      Солнышко взойдете,

      Красное взойдете,

      Буде добрый день.

      Баю-бай.

      Афанасий и Никодим пьют, не говоря ни слова. Некоторое время они сидят, задумавшись и слушая пение Ульяны.

      Ульяна. (Поет).

      Буде лето не пекливо,

      Зимня стужа не злоблива.

      Баю, баю, баю-бай,

      Засыпай мое дитя,

      Ноченьки не боитя.

      Солнышко взойдете,

      Красное взойдете,

      Буде добрый день.

      Баю-бай.

      Афанасий вытирает рукой набежавшие на глаза слезы и снова наливает из жбана. Никодим берет стакан, но, внезапно на что-то решившись, опускает его на стол.

      Никодим. Эх, Афанасий! Друг ты мне сердечный. Едино только за ради дружбы нашей и посылаю тебя на верную гибель.

      Афанасий. Куда сходить-то, Никодим?

      Никодим. В город тебе надо, Афанасий.

      Афанасий. (От неожиданности роняет стакан на стол). Ты, Никодим, того… Пей да не заговаривайся. Или брага слишком крепка?

      Никодим. Молчи и слушай, леший. (Оглядывается на Ульяну и понижает голос). Случилось это много лет тому назад. Закружил я как-то одной лютой зимой путников в степи. Весь день плутали они, выискали дорогу, а в ночь развели костер, чтобы согреться. И разговор завели. Много о чем, но одно мне запомнилось. Мол, в городе, в самой убогой из церквей, появилась икона чудотворная. На ней земная мать божественного сына – смекаешь, о ком речь, леший?! – слезами настоящими плачет. И каждая ее слезинка чудо творит. Кого от слепоты избавляет, кого – от внутренней язвы. А женок безутешных – от бесплодия. Как выпьют слезу ее святую, тут же и беременеют. Но скрывают икону эту от людей, чтобы не вводить в соблазн понапрасну. На всех слез не хватит. Не наплачется на весь род человеческий богородица.

      Афанасий. А что еще поведал тот баюн?

      Никодим. На том и заснул вечным сном. И путники его тоже.

      Афанасий. Эх, Никодим, Никодим!

      Никодим. Будто тебе не случалось в лесу человека с тропы в болото завести.

      Афанасий. О том всегда сокрушаюсь.

      Никодим. Теперь и я жалею, что так тогда вышло.

      Некоторое время раздается только