Стеклянное лицо. Фрэнсис Хардинг

Он пережил этот город, видел, как он разрушился из-за войн и непогоды, а горожане постепенно ушли под землю и начали копать глубокие туннели. Четыреста двадцать из своих пятисот лет его тело пытается умереть. Он препятствует этому всеми возможными средствами – жидкостями, специями, мазями, которые могут отсрочить смерть, но у всего есть своя цена и свой предел. Его лицо утрачивает краски, и его чувства гаснут одно за другим, словно звезды. Вот почему мастера Каверны день и ночь, столетие за столетием придумывают что-то, что он сможет почувствовать.

      – И вам удалось!

      – Да. Я снискал благосклонность великого дворецкого.

      В мрачном тоне мастера прозвучало что-то такое, что обуздало страстное желание Неверфелл узнать о выгодах от благосклонности великого дворецкого. «Он подарил вам золотую шляпу и обезьянку? Это от него вам достались часы? Посвятил ли он вас в рыцари? Пили ли вы жемчужины, растворенные в кофе?..» Неверфелл так и не задала эти вопросы.

      – Некоторые люди говорят, что благосклонность великого дворецкого обоюдоострая. Они ошибаются. Это сплошное острие, и все об этом знают, но тем не менее придворные все время режутся об него. Как только тебя настигает слава, ты обретаешь сотню невидимых завистливых врагов. Я слишком часто кололся об это лезвие. Никакая милость этого не стоит. Я решил вырваться из паутины и закрылся в туннелях, чтобы не участвовать в играх двора даже случайно. Покинуть двор нелегко, потому что ты в паутине – долгов, угроз, секретов, людей, знающих твои слабости, и людей, чьи слабости известны тебе. Когда я ушел, многие шептались, что это просто ход в сложной игре, потребовавшей скрыться из поля зрения. В первый месяц меня четыре раза пытались убить.

      Замки, предосторожности, предпринимаемые по случаю любого визита… Все это наконец получило объяснение.

      – В конце концов меня оставили в покое, – продолжал мастер-сыродел, – но только потому, что год за годом я прилагал все силы, чтобы оставаться абсолютно нейтральным. Никаких игр, никаких союзов, никаких попыток влияния. Я со всеми вел себя одинаково. Без исключений.

      – Ох… – На Неверфелл снизошло понимание, и она крепче обхватила колени. – Вот почему вы не захотели дать мадам Аппелин Стертон? Потому что это стало бы исключением?

      – Да, – глухо произнес Грандибль. – А теперь все подумают, что я сделал это намеренно. На пиру во время дебюта Стертона клиент мадам Аппелин уже будет иметь подходящее Лицо. Очевидно, что это невозможно, если не попробовать сыр заранее. Все увидят его Лицо и поймут.

      – Что… что мне делать? Я могу что-то исправить?

      – Нет.

      Вот и все. У Неверфелл что-то сжалось внутри. В результате ее необдуманных действий часто что-то ломалось. Но первый раз она испортила что-то огромное, что-то, что нельзя починить. Ее переполняла ненависть к себе, она мечтала рассыпаться на мелкие кусочки, как разбитый фарфоровый чайник. Уткнулась носом в колени и засопела.

      – Нет, – повторил мастер. – Уже ничего не поделаешь. Я отправлю посыльного, попытаюсь