На пороге миллениума. Ирина Грачиковна Горбачева

разговаривать тут, пошла отсюда. Дос-инст-во! – проворчал мужчина.

      – А вот и не уйду! – на удивление спокойно ответила Света, – извините, это ваше? – она взяла в руки оставленный кем-то на лавке полупустой пакет с чипсами. Мужчина брезгливо отодвинулся от него.

      – Понятно! Не ваш! Вер, это не твой? Можно взять? У нас демократия. Где хочу там и сижу. Ля-ля, – стала напевать Светлана в то же время нарочито громко хрустя чипсами.

      – И чего это я мразь? Я такой же человек. Да, не повезло в жизни. Не ваше дело! Хочу, сижу, хочу, пою. Хочу вот, чипсы ем!

      Встать и уйти было неловко. Но слышать этот треск чипсов! Мне, с детства не переносящей ни малейшего звука за столом, было невыносимо.

      – Света, зачем ты с ним споришь, не раздражай мужчину, не надо!

      – Ладно, ладно, я пойду! – она положила, наконец, ненавистный мне пакет с хрустящими кусочками прессованного картофельного крахмала на скамейку.

      – А вы дядечка, не правы! Нельзя так с людьми! Не принимаете и не надо, но не унижайте. Мы и сами с усами.

      Мужчина повернулся в сторону уходящей Светы и, обращаясь ко мне, с вызовом произнес с явным кавказским акцентом.

      – Это вы во всём виноваты! Добренькие! Зачем вы им подаёте? Бездомную собаку если кормить, она и то обнаглеет. Такие сами себе должны пропитание искать! Они хуже собак! А вы сердобольные, балуете!

      Его грозная тирада, наверное, не прекратилась бы, если бы я ему тихо не возразила.

      – Вероятно, вы правы. Но, возможно и нет.

      Он зло посмотрел на меня и махнул рукой. Что-то, пробормотав на своём языке, презрительно отвернулся от меня. Я медленно шла к метро, а за спиной остался мой любимый Чистопрудный бульвар со своей бурной жизнью. С внушительным своей мраморной статью Грибоедовым, которого я уважаю за его романтическую любовь к своей Нине. С каменными скамейками. С грохочущим по рельсам трамваем «Аннушкой» и людьми здесь обитающими. Разными людьми.

      С ужасом и страхом я каждый раз вхожу в метро. В вестибюле сразу в глаза бросилась картина. Два милиционера ни на кого, не обращая внимания, избивают резиновыми палками какого-то немыслимо грязного старого с непонятной бородой человека. Он, сидя на мокром полу, защищал от ударов голову руками со страшно длинными скрюченными ногтями на пальцах.

      – Что вы делаете? – крикнула я им.

      – Правильно, гнать их всех надо! Не метро стало, а общественный туалет. Метро в ночлежку превратили. В вагон нельзя войти! Разлягутся и спят на сидениях, как дома. Гоните их отсюда! – напротив меня остановилась пожилая женщина с сумкой на колёсиках.

      – Так, что бить надо? Что с вами со всеми стало? – моё горло сдавили спазмы.

      – Что, умная слишком? Иди куда шла! – зло, сверкая глазами, ответил мне молодой милиционер.

      – Жаловаться на вас надо! Он же старый человек, какой пример вы детям показываете? У меня ребёнок аж затрясся весь! С ума уже совсем сошли! – к нам подошла молодая женщина, держащая за руку мальчика лет шести.

      Милиционеры подняли старика и потащили его к выходу из метро.

      – Сталина на вас на всех нет! Сразу бы порядок навёл! – пробурчала пожилая