Тени леса. Виктория Войцек

голоса, в которых иногда теряется ее собственный.

      Всё смолкает тогда, когда кто-то, не выдержав, бьет. По столу ли, по стулу, а может и вовсе по крепкой стене – непонятно, но окружающие мгновенно закрывают рты. Даже чадо, которое галлерийка была готова схватить за острое ухо и оттащить от себя, делает шаг назад. Музыканту дают слово.

      – Вот дерьмо. – Вместо того чтобы начать, девушка хлопает себя ладонью по лбу и смеется. – Может, позволите хоть горло промочить?

      Она ожидает недолго. Не видевшие жизни за пределами высокого частокола люди ставят перед ней кружку пенного траува, а затем – еще одну, и тогда она заскакивает на стол, закидывает ногу на ногу и кладет на колени инструмент, по струнам которого тут же проходятся пораненные пальцы.

      – Иду я из славного места, из небольшой деревушки, что в соседнем тоу, – произносит она, а затем чуть тише добавляет: – та еще дыра, скажу я вам. А по пути собирала я чужие истории да в свои попадала. И не одна я бродила. Пятеро нас, разных, которых дороги свели, хотя, казалось бы, развести должны.

      Галлерийка касается пояса из плотной кожи, вслепую находит узел и, подцепив его когтями, развязывает. На ладони оказывается круглая монета с замысловатым чеканным узором. Не подойдешь поближе, – так и рассмотреть его не сможешь. Только все вокруг знают, что за ним кроется. Ведь если в крупных городах никого не удивишь печатью гильдии охотников за головами, то в местах поменьше подобное – большая редкость, как и музыканты. Все знают, что это, все видели, слышали, обсуждали или осуждали. Но едва ли есть хоть один человек здесь, в таверне, который откажется посмотреть на того, кто (вот смех-то!) нечисть по лесам гоняет, а потом сочиняет про это песенки.

      – Так о чём же вам поведать?

      – О том, что там, за сторожевыми башнями! – выкрикивает сидящий за соседним столом юнец.

      – О путешествиях, – дав ему договорить, подает голос остроухая девочка. Она мнет в нетерпении новый белый передник и задерживает дыхание, отчего на круглых щеках начинает проступать неровный румянец.

      – О твари всякой-разной.

      – И чтоб пострашнее!

      Услышав это, недовольно хмурится мать. Она хватает за руки детей, прячет их за своей спиной, но те всё равно выглядывают, улыбаются и ждут, когда же заговорит музыкант. А галлерийка осматривается, крутит монетку, а затем бьет по ней большим пальцем, и та подскакивает, сверкает своим блестящим боком.

      – Пострашнее? – Она ничуть не удивляется. Ловит печать, прикусывает острыми клыками, задумывается: и с чего же начать?

      Пока люди просьбы свои озвучивают, каждый – от других отличную, галлерийка берёт кружку и, прикрыв глаза, наслаждается вкусом тра́ува. Она жадно выпивает всё, не оставляя ни капли, а после собирает со стенок пену пальцем.

      – Ближе! Ближе! – зовет галлерийка, оставляя в сторону тару и возвращая монету на пояс.

      И все – даже те, кто занимал дальние столы, – как завороженные тянутся к ней, собираются в полукруг. И каждому хочется оказаться рядом,