Наука страсти нежной. Татьяна Гармаш-Роффе

и уминала деликатесы с большим аппетитом, который не испортили даже странные и безрадостные события, произошедшие за последние сутки моей жизни.

      Роберт подлил вина в стаканчики.

      – Ну что, готова к приему информации? Учитывая, что прием пищи уже состоялся?

      – Он еще не состоялся, он в процессе, – пробормотала я, жуя. – Передай мне хлеб, пожалуйста.

      – Ладно, скажешь, когда будешь готова слушать, – не без недовольства ответил Роберт.

      Видимо, он свою идею находил такой потрясающей, что ему не терпелось поделиться со мной. А может, и похвалу услышать.

      – Да рассказывай же. Я могу кушать и слушать одновременно.

      – Надо говорить «есть». Меня жена всегда поправляла.

      – Флаг тебе в руки, вместе с женой. А мне нравится слово «кушать». Так что там у тебя?

      – Боюсь, поперхнешься.

      Он наверняка имел в виду, что от восторга.

      – Что, идея несъедобная? – вредно хмыкнула я, сделав глоток вина.

      – Теперь я понимаю, почему ты живешь одна. Такой характер, кто же выдержит!

      – А у тебя, по всей видимости, любящая жена и ожерелье из детишек. Оттого-то ты так вонял еще сегодня утром.

      Я ничего не успела понять, как вдруг он привстал со своего места, потянулся ко мне и шлепнул меня тыльной стороной кисти по губам. Довольно чувствительно шлепнул, нижняя губа треснула.

      – Поганый у тебя рот, – прошипел он, садясь.

      – Именно так поступают настоящие мужчины, – произнесла я, промокая губу салфеткой и рассматривая след от крови. – Вот поэтому, наверное, в тюрьмах и сидят.

      Он снова замахнулся, глядя на меня с неожиданной ненавистью. Но на этот раз не ударил, а всматривался в мое лицо. То ли пытался понять, что я за сволочь такая, на его больную мозоль наступать, когда он организовал мне тут чуть ли не Новый год; то ли хотел убедиться, что я достаточно испугалась и на этот раз заткнусь.

      Я сделала «ясный взгляд» – такой невинно-детский, я умею, – и похлопала ресницами.

      – Не бейте меня, дяденька, – произнесла я жалобным голоском, – я исправлюсь!

      – А ты изрядная дрянь. – Он опустился на табуретку. – Если бы я сразу понял, может, не стал бы тебя жалеть.

      – Вы сказали, сударь, что руки пачкать не желаете. Так что характер мой здесь ни при чем. Все дело в ваших моральных принципах. А принципы не зависят от объекта их приложения. Если, к примеру, придерживаетесь заповеди «не убий», – то ни хорошего человека нельзя, ни последнюю гадину, – серьезно ответила я, а он уставился на меня, пытаясь понять, ерничаю я или в самом деле пустилась в философию.

      Некоторое время в комнате висела неуютная, тягостная тишина.

      Сказать по правде, я понимала, что Роберт и сам находится в странном и трудном положении и что он по-настоящему радовался своей идее, когда вернулся, – а я ему весь кайф обломала… По большому счету, мы с ним как глухой со слепым: у каждого своя проблема, своя инвалидность, своя боль. Свел нас случай, и не его