Стена. Владимир Мединский

добрые подают, иногда сверх меры. Но не откажешь – руку дающего отвергнешь, значит возгордился! Крестьяне в дупло на опушке этих калиг лычных ишь – целых три пары засунули, а ног у меня сколько? Надевай да пошли по грибы. Хлеб-то ты вчера съел.

      Услыхав эти слова, мальчик радостно встрепенулся:

      – Значит, можно у тебя пожить, да, дедушка? Пока хозяин меня не простит?

      Савватий буркнул под нос что-то вроде: «Хозяин… Господь Бог наш – вот кто хозяин…», еще раз со вздохом перекрестился на образа и достал из-за сундука плетеную корзину.

      – Пожить – оно, конечно, можно. А опоздать не боишься?

      – Опоздать? К чему это?

      Схимник не ответил. Шагнув к низкой двери, отворил ее и впустил в избу прозрачный поток утреннего света.

      – Пошли. Грибы белые сейчас как раз из земли вышли. Нас ждут. Идем.

      Грамота десятника (1609. Сентябрь)

      Григория и Фрица разбудил грохот. Спросонья оба не враз сообразили, где находятся.

      Колдырев скатился с широкой кровати, на которой они спали вдвоем – в точном соответствии с правилами европейских постоялых дворов, где незнакомые люди обычно делили постель, и глянул в окошко. Какой-то человек, державший под уздцы коня, колошматил в ворота постоялого двора то ли палкой, то ли рукоятью сабли. Колошматил и орал по-польски:

      – Отворите! Немедленно отворяйте, или я прикажу высадить и ворота и дверь!

      – Это что же, за нами? – Колдырев обернулся к неслышно подошедшему сзади Фрицу. – Не из-за десятника ли нашего?

      – Очень может быть, – напряженно согласился Фриц. – Вдруг кто-то все же видел нас. И донес. Надо было дальше уехать…

      – Но как, бес их забери, они проведали, по какой дороге…

      – Тоже могли видеть. Да и дороги от того места ведут всего две. Слушай, Григорий, теперь не до вопросов!

      Майер метнулся к своей сумке, выудил из нее бутылку шнапса и вырвал из нее зубами пробку.

      – На вот, рот прополощи, – протянул он бутылку Григорию. Потом плюхнулся на край лежанки и сам приложился к горлышку.

      И почти сразу дверь комнаты распахнулась от мощного пинка, и командир верховых шагнул через порог. За его спиной топтались несколько кирасиров. В руке одного из них пылал факел.

      – З… занято! – на скверном польском воскликнул Фриц. – К… комната на двоих.

      – Кто такие? – с порога спросил поляк.

      – Мы? – Майер так похоже изображал пьяного, что Григорий едва удержался от улыбки. – Мы – добрые христиане, ясносветлейший… Э, нет, не так! Светловельможный пан! Д… добрые католики.

      – Я не спрашиваю твоего вероисповедания! – рявкнул офицер. – Откуда взялись и куда едете?

      – Едем к Его… Его Величеству королю Сигизмунду, в… в его ставку, в Вильно, – Фриц, ничуть не смущаясь, вновь запрокинул бутылку и побулькав водкой, продолжал: – М… мы – германцы, рекруты. У… у меня даже этот… пантет. Нет-нет, патент имеется!

      С этими словами немец поднялся и, раскачиваясь, ткнулся в угол, где на сундуке была сложена небогатая поклажа путников. Взял свою сумку, порылся в ней