.

своего пленника по только известной им тропинке вокруг пограничного КПП со словами, которые можно было понимать как: «Иди-ка ты, товарищ, в… Италию!» – дали ему на дорожку купюру в сотню шиллингов, которой он в последующем так и не воспользовался. Сильно пошатываясь и пройдя несколько метров, Борис резко развернулся, как в армии, и, ценой невероятных усилий став по стойке смирно, вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком и произнёс заплетающимся языком: «Но пасаран, брудершафт!» – и пошёл в Италию.

      Италия

      Ему хотелось воскликнуть: «Виват, Италия!» – но приступ жуткой рвоты помешал возрадоваться такому удачному исходу событий. Ещё несколько дней пути по Италии он очень сильно болел. Быть может, сказалась тяжесть альпийского перехода или съеденная та самая огромная котлета? Понятно, что его молодецкое здоровье дало сбой, и каждый новый километр пути давался ему с невероятным трудом! Он сам удивлялся тому, что мог вообще ещё идти. Ситуацию спасало то, что дорога постоянно шла вниз под большим углом, но ноги сами уже подкашивались, а руки дрожали. Возникала мысль бросить рюкзак, который тащить уже не было больше никаких сил. К вечеру, на подходе к какому-то посёлку, он оказался сидящим на ступеньках у входа на кладбище. Бряцание ключей разбудило его – это сторож замыкал большие металлические ворота, при помощи какого-то огромного доисторического ключа. Уходя, сторож сунул в трясущиеся руки нашего больного какую-то денежную ассигнацию. Вдали ещё можно было видеть солнце на закате, и по мере того, как его диск, словно в замедленном кино, всё больше погружался за линию горизонта, становилось мрачнее, как в округе, так и у него на душе. Рюкзак оказался уже совсем неподъёмной ношей, и, вяло махнув на него рукой, измождённый путник побрёл вдоль кладбищенской ограды, иногда цепляясь за неё трясущимися пальцами. Ему хотелось только одного: завалиться на траву и забыться во сне. Сразу за углом кладбища показались деревья, и, протащив свои ноги ещё несколько метров, он просто упал, как в кино, будто получив пулю в затылок. Глубокой ночью он очнулся от ощущения холода, тело уже стало совершенно свинцовым, и, быть может, началась агония. Умирать совсем не хотелось, и мысль, что люди завтра найдут его мёртвое тело здесь, под забором, оказалась настолько ужасной, что он стал ползти куда-то в чащу, подальше от людей. «Только не здесь… только не здесь!» – эта единственная мысль назойливо долбила его замутнённое сознание, и он из последних сил всё полз и полз.

      Он очнулся, услышав пение птиц, но из-за яркого света долго не мог открыть тяжёлые веки. Даже закралась мысль: «Неужели я в рай попал, но почему тогда так больно в затылке?» Сознание полностью вернулось к нему, и он даже попытался пошевелить руками, а перевернувшись на бок, увидел причину, из-за которой ему было так больно. Оказалось, что он лежал на велосипедном колесе, как на подушке, и именно его ось давила ему на шею. Самого велосипеда ещё не было видно, и, поднявшись на дрожащие ноги, путник стал судорожно разгребать