Кащеева наука. Юлия Рудышина

зерна дадут и репы, молока да мяса. Пока все поля засевают да скотину пасут, мы травами и зельями занимаемся – каждый при своем деле.

      Как управилась, домой пошла, корзинку крепко ухватив, спать хотелось страсть как. Я уже к ограде подошла, что вокруг селения змеею вилась, туда, где старые дубы росли, в которых деды, предки наши, прибежище после смерти нашли. Хорошее дерево, светлое, и души в нем живут те, что правью славны были, темным духам места здесь нет… темные в Нави проклятой обретаются.

      Оглянулась я на миг, ощутив на себе липкий взгляд чей-то, позади – роща березовая шелестит, зеленым кружевом полощет на ветру. И не видать, кто там идет среди деревьев…

      Я от калитки отошла, вернулась на дорогу, что к лесу вела, – мало ли кто следом увязался, еще приведу злыдней каких с собою, селяне тогда не пощадят. Гляжу, а то не духи пакостливые – идет по тропке дочка старосты, чернокосая востроглазая Анисья. Лучше бы и правда злыдни привязались – не любит меня Анисья, ревнует больно с тех самых пор, как на прошлый солнцеворот жених ее, Збышек, пытался меня в чащу сманить. Молва про то по всей деревне пошла, но никто парню ни единого упрека не сказал.

      Меня обвинили.

      Ведьма, мол, она, совсем, как матушка ейная, околдовала хлопца, погань такая, и все дела – такой приговор был от селян.

      А то, что он меня едва не снасильничал, ежели б не леший с лесавками, которые Збышека отогнали да запугали, то все ничего. Мне никто не поверил, а его жалели.

      И вот я от ворот решила к роще вернуться. Пусть Анисья пройдет, я уж потом – а то снова прицепится со своими проклятиями. Могла бы, прибила бы она меня, глаза ее так и горят от ярости, когда меня видит.

      Думала, пройдет дочка старостина – нет, за мной направилась. Не идет – плывет, косу теребит, а руки грубые, загорелые, да и лицо от солнца потемнело. Все девки в селе смуглые, солнце их любит – одна я уродилась неженкой, с кожей светлой да тонкой. И за что мне это?

      Уйти не получилось – дочка старосты, как репей, следом увязалась. Идет, не отстает.

      – Ты, девка, не глупи, должна понять – не нужна ты тут, – Анисья говорила негромко, но злобно – шипела змеею. Брови свела, руки на пышной груди сложила, губы мясистые поджала – высокая она, статная, кожа золотистая на солнце подпеклась, но не сгорела до красных пятен, как у меня бывает.

      Меня вот наше солнышко совсем не любит – ежели не спрячешься в тени, так пожалеешь потом: то веснушками осыплет, то кожа слезет, да и чувство, что кипятком окатили, не проходит. А то и жжется, словно в крапиву влезла… Однажды так и вовсе до волдырей сгорела

      Я молча продолжала по лугу идти, мимо рощицы, опасливо в сторону реки поглядывая – разливалась она к этому времени, а мне с детства батюшка заказывал к текучей воде подходить, мол, самому водяному царю была я когда-то обещана, да спаслась. Но навий проклятущий о том не забыл – не привыкла нечисть свое отпускать. И хоть с лихвой за меня уплачено, когда отец с матерью сгинули, а все ж не стоит баловать да о проклятии давнем забывать.

      Береженого и духи светлые берегут.

      – Аниска,