Кащеева наука. Юлия Рудышина

все шептала что-то, видать, слова заговоренные. И падала кусками белесыми паутина, и, сворачиваясь, прятались под землю корни…

      И снова брела я вслед за махонькой куколкой, боясь потерять ее из виду – что делать, если случится такое, боялась даже представить. Оставаться в этой чаще, пронизанной страхом и трепетом перед беззвездной навьей ночью, жуть как не хотелось, да и дышать вскоре тяжело стало – казалось, воздух пропитан горечью полыни и аира.

      Но даже если бы спросила я себя, откуда степная трава посреди дикой чащи, не было бы на то ответа.

      Вскорости болотный дух смрадный понесся по ветру, показалось, ряска где-то рядом зацвела или лилии водяные. Вскоре к болоту и вышли – кочки торчали из грязной воды, белели мелкие цветы, названия которых я не знала, в мире людей такие и не растут. Похожи на звездочки, упавшие с небес, с алыми прожилками – будто кровавыми росчерками помечены их лепестки. Повернулись головки цветов ко мне, а внутри их – глаза. Жутко стало, моторошно, а цветы смотрят на меня и словно бы примечают все, запоминают…

      – Это Навь сама на тебя глядит… – сказала куколка, остановившись перед болотом. – Но рядом со мной не бойся, не утащит. Но я есть хочу, Аленушка. Иначе не дойдем. Напои-накорми меня…

      И без сил куколка опустилась на землю, а после застыла, словно бы была обычной, тряпичной, будто и не ходила только что и не разговаривала. Глазенки окаменели, отражая свет огромной круглой луны, нависшей над болотом, и все вокруг показалось мне залитым серебром.

      Накормить? Но чем? И я застыла, будто бы все окаменело во мне. Пошевелилась, протянув руку к своей тряпичной спутнице, – и болью в суставах все отзывается, каждое движение стреляет, словно кто иголками кожу колет изнутри. Но что-то делать нужно, нельзя сидеть сиднем, так оплетут меня травы, утянут в трясину – вот уже побеги змеятся какие-то, слизь на них, грязь болотная, мерзко так, противно. Кажется, черви навьи это прятались за камнями, осмелели, выползли… Во рту горечь появилась, слюна стала тягучая, липкая. Я сплюнула, а привкус этот пакостный остался. Словно я волчьих ягод объелась.

      Еда… нужно куколку накормить. Или хотя бы напоить. Но чем? Не водой же из болота? Ягоды тут тоже мертвы. Не зря куколка говорила, что остаться навеки в мире мертвых можно, если съешь что-то.

      Но что здесь есть из мира людей?

      И вздрогнула я, когда поняла – я здесь. Моя плоть и кровь здесь. И принадлежу я пока что миру Яви…

      Кудреватая лилия, саранкой еще ее зовут, потянулась ко мне, зашевелились ее лепестки, будто бы крылья дивного мотылька. Цветок, что застоя воды не любит, – и на болоте… Вот уж диковинный мир. Заскользили вокруг тени, заплясали в хороводе диком, словно черти, анчутки проклятые, а я, не отрываясь, на куколку смотрела – все решиться не могла.

      Но вот будто толкнуло меня что-то, и я поспешно к поясу прикоснулась – тканый он был, добротный, с медными пряжками, наверное, он меня и сберег в этих блужданиях, ведь сказывают, от нечистой силы хранит он, недаром в купальную ночь, за цветком охотясь