Оперативный отряд. Книга вторая. Империя-Амаравелла. Валерий Сабитов

трещины закрывает многослойная краска. То ли зеленая, то ли коричневая… Цвет настолько ядовит, что светло-зеленая мурава в смеси с ярко-желтыми одуванчиками не приближается к зданию ближе метра. И красно-коричневая голая почва круговой каймой отделяет «Роддом» от остального мира.

      Кое-что из первых дней в памяти моей сохранилось. Совсем немного, приходится дополнять скудными воспоминаниями очевидцев.

***

      Я родился, открыл глаза и очень удивился. Еще бы! Сверху нависает грязно-белая плоскость, не вызывающая никакого доверия. Вертикали-стены оклеены обоями неопределенных цвета и рисунка. Единственное окно, открывающее вид на юг, забрано решеткой из железных прутьев. Сквозь пыльные стекла в комнату с трудом прорывается мягкий свет весны. Но внутри он теряет в весе, насыщенности и градусе. И ложится на охристый деревянный пол бесцветным слабым слоем. Пахнет острой горечью.

      «Туда ли я попал?» – вспыхнул вопрос. И когда надо мной склонились две фигуры в белых халатах и марлевых повязках, понял, – туда! В их сощуренных глазах нет никакого понимания сути момента. Тогда-то я и заорал от безысходности, от невозможности вернуться обратно. А люди в масках решили, что младенец кричит от радости.

      Из «Роддома» меня перенесли в дом, который построил отец. Свежие лиственничные бревна и доски источают ласковый аромат. Через прозрачные окна в комнату легко проскальзывают солнечные дни и лунные ночи. Иногда по стеклам мягко струятся крупные дождинки, потом в кроватку заглядывает веселая Радуга. А рядом всегда женщина по имени Мама. От ее близости становится совсем уютно.

      Но пришла осень, и меня определили в ясли. Еще один двухэтажный барак, противный и серый. Угрюмым служительницам, погрязшим в личных проблемах, до меня никакого интереса. Паутина в потолочных углах свисает седыми прядями, из темной глубины пристально следят паучьи глазки. Пауки набирают вес и дожидаются своего часа. Знаю: они ненавидят меня и мечтают впиться острыми клешнями в мое бессильное тело.

      Я разочаровался снова. И стал молить о возвращении. Но память о прошлом бытии уходит. И вот: я забыл, кого надо просить. Кричать сил не осталось, да и зачем… Произошла путаница, я родился не в том мире. Чтоб это понять, достаточно сделать вдох. Воздух, насыщенный микрочастичками паучьей паутины, царапает горло, застревает больными комками в груди.

      Но сознание не угасало. И предложило мне выход: не сопротивляться недомоганию, которое наслали пауки. Только через серьезную болезнь возможно вернуться обратно.

***

      Следующая ясельная картинка впечаталась в память так крепко, что сохранилась и после деформации психики.

      Подо мной – коричнево-черные доски рассохшегося пола. Сквозь щели снизу струится сырой холод. Они приносит запах тления, пропитавший почву под бараком. Мое обоняние радуется, потому что знаю, – конец близок. Чтобы его ускорить, ползу по древнему шершавому дереву. В этом мире нет сил, способных спасти от ясельного воздушного концентрата, в котором собраны возбудители всех болезней