Невинный, или Особые отношения. Иэн Макьюэн

возникала редко. Пристроив на колене лист бумаги, он старательно набрал номер. Он знал, как полагается говорить в трубку. Спокойно, уверенно: Леонард Марнем на проводе. Вы ждали моего звонка?

      На другом конце линии сразу же выпалили: «Гласс слушает!»

      Леонард мгновенно скатился к типичной английской манере, которой так хотел избежать в разговоре с американцем. Он промямлил:

      – Алло, здравствуйте, извините за беспокойство, я…

      – Это Марнем?

      – Вообще-то да. Леонард Марнем на проводе. Вас, наверно…

      – Записывайте адрес. Ноллендорфштрассе, десять, это около Ноллендорфплац. Будьте у меня завтра в восемь утра.

      Отбой дали, когда Леонард повторял адрес как можно более дружелюбным тоном. Это было весьма неприятно. Несмотря на отсутствие свидетелей, он покраснел от смущения. Заметив себя в зеркале, он беспомощно подошел ближе. Его очки, в желтоватых пятнах от испарений телесного жира – такова, во всяком случае, была его теория, – по-дурацки оседлали нос. Когда он снял их, ему показалось, что в лице чего-то не хватает. На переносице с обеих сторон остались красные метки, точно щербины в самой кости. Надо привыкнуть обходиться без очков. То, что ему действительно нужно рассматривать, будет на достаточно близком расстоянии. Схема электрической цепи, нить накала в лампочке, другое лицо. Девичье. Хватит с него домашнего уюта. Он снова начал бродить по своим новым владениям, снедаемый неподконтрольными желаниями. Наконец он принудил себя сесть за обеденный стол, чтобы написать письмо родителям. Такие вещи всегда давались ему с трудом. Он набирал в грудь воздуха в начале каждой фразы и с шумом выпускал его в конце. Дорогие мама и папа, добираться сюда было утомительно, но все прошло нормально! Я прилетел сегодня в четыре часа. У меня хорошая квартира с двумя спальнями и телефоном. Я еще не видел тех, с кем придется работать, но думаю, в Берлине мне понравится. Здесь идет дождь и дует ужасный ветер. Много развалин, это даже в темноте видно. Я еще не пробовал говорить по-немецки…

      Вскоре голод и любопытство выгнали его под открытое небо. Он запомнил маршрут по карте и отправился на восток, к Райхсканцлерплац. В День победы Леонарду было четырнадцать – вполне довольно для того, чтобы успеть забить себе голову названиями и характеристиками боевых самолетов, кораблей, танков и пушек. Он следил за высадкой войск в Нормандии и их продвижением на восток по Европе, а до этого – на север по Италии. Только сейчас он стал забывать названия крупнейших битв. Ни один молодой англичанин, впервые приехавший в Германию, не мог не думать о ней как о стране, потерпевшей поражение, и не испытывать гордости победителя. Во время войны Леонард жил с бабушкой в валлийском поселке, над которым ни разу не пролетел вражеский самолет. Он никогда не держал в руках винтовки, а выстрелы слышал разве что в тире; несмотря на это, а также на то, что город освободили русские, он шагал по этому приятному жилому району Берлина (ближе к ночи ветер