Ярополк. Владислав Бахревский

й трелью. Да и смолк вдруг, озадаченный хрустальным, с искорками, голосом, будто пустили солнечного зайчика. Зайчик этот, совсем зайчишка, кинулся не в чащобу, а сразу в небеса, стремясь достигнуть самого солнца. Волхвы переглянулись.

      – Се голос отрока.

      – Не отроковицы ли?

      – Отрока, – сказал Благомир. – Да вот он!

      На кургане, подняв руки к солнцу, стоял тоненький, будто стебелек, мальчик. Пел, ликуя, ибо пришла пора ликовать: весна.

      – Он – наш! – сказал Благомир и поправил на челе золотой обруч верховного волхва.

      Семейное сокровище

      На зеленом долу зеленая гора, на горе боры, на борах на кудрявых небо опочило. От края до края ни единой хмари – морщинки, ни единого пятнышка – птицы коршуна. Под ярым солнцем трава парная, тропа горячая, ласковая. По лугам – ужом, на гору – стрелой, перед бором – запинаючись. Да и нет ее! Заглохла.

      Повернулся отрок к матушке. У матушки глаза добрые, смелые.

      – Тропа хранит от зверя да уводит от сокровенного. Дальше пойдем по нехоженому.

      Поклонилась бору, и сынок поклонился. Расступились перед ними деревья, будто дверь отворилась. Под узорчатым пологом – безмолвие. Ни единый лист не шушукнется, не шелохнется, трава как на страже стоит. Деревья друг за друга хоронятся, а сами – глядят! Кто пришел?

      Зашумели вершины, давай мести небо. Великий гул поднялся, затрубили боры, будто тур с туром грудь в грудь сошлись. Заметалось сердечко у дитяти, потянулся рукой к материнской юбке.

      – Страшно, что ли? – улыбнулась матушка.

      Опустил глаза.

      – Это не буря, сынок. Радуется батюшка-лес нашему приходу.

      Заплела косицу на ракитовом кусте. Погладила сына по кудряшкам.

      – Ложись под ракиту. Послушай, что бор сказывает. Погляжу пойду.

      Делать нечего, лег.

      – Закрой глаза, – попросила матушка. – Слушай.

      И был шум с одного края земли до другого края. Был посвист крыльев, уж таких крыльев, каких нет у птиц, разве что у туч грозовых. Рокотали рокоты, будто струны гуслей, и слышал он речи, ладные, мудрые, льющиеся потоком, кто говорит, где – не понятно. Ни единого слова не мог различить.

      У детской обиды слезы близехонько, но вдруг пал вихрь с неба на землю, ударил дерево о дерево, и почудилось – зовут:

      – Бааа-ян! Бааа-ян!

      – Мама! – вскрикнул отрок. – Кто меня кличет?

      Вскочил на ноги – уж такая в бору тишина: крот в норе повернулся, а его слышно. Матушка рядом, к дубу щекой припала.

      Кинулся к родной:

      – Кто кликал-то меня?

      – Судьба.

      Незнакомое слово хлестнуло по сердцу, как прутик. Поостерегся спросить, что оно такое – судьба.

      Ухватила матушка сына за руку, повела в дебри дремучие. Торопится, а руки не отпускает. Выбрались к свету, к ручью, а тут – гарь. Лес сожгли для будущего поля, но пожарища уж и не видно. Поросла гарь кипреем.

      – Смотри, сынок! – шепнула матушка.

      Вошла, как в пламя, в заросли кипрея.

      Медленно-медленно поднялись над розовыми цветами белые руки, еще медленнее сошлись. Как в светильнике, затрепетал в материнских ладонях розовый огонек.

      – Иди сюда! – услышал он и в тот же миг увидел лису.

      Опершись передними лапами о дерево, лиса тянула мордочку, подглядывала.

      – Матушка! – прошептал Баян.

      – Я вижу, сынок. Звери всегда приходят посмотреть.

      – А что это?

      – Душа кипрея.

      – Тебе не горячо?!

      – Ласково. Хочешь подержать?

      Огонь и впрямь не жег. Трепетал, как бабочка крыльями.

      – Матушка, а кипрей-то увядает! – увидел Баян. – Можно, я верну ему душу?

      – Верни.

      – Я не дотянусь.

      – Сам преклонится пред тобою.

      Пчелы облепили цветок, будто он источал особый зовущий нектар.

      Получилось.

      И в тот же миг сверкнула молния, треснул над головою гром, посыпался крупный окатный жемчуг из жемчужной, неведомо откуда взявшейся тучки.

      Они шли домой, а за ними, прячась среди деревьев, бежала рыжая лиса.

      – Матушка, а что можно сделать с душою цветка?

      – Не знаю. Бабушка научила меня брать душу, а что с нею делать – обещала открыть, когда я вырасту… Говаривала: тайны нашей семьи сокровенные, за семью замками, за семью дверями.

      – Бабушку убила стрела Перуна?

      – Молния, сынок. В нашем роду старые люди сгорают живыми.

      Спрятанные слезы

      Возвращались из дубравы лугами, обходя старицы[1].

      Ложились в голубые потоки колокольчиков, слушали дивные звоны цветов. Не всякое ухо уловит, как звенят, еще меньше люди понимают

1

Старицы – то есть староречье, полностью или частично отделившиеся от реки участки ее прежнего русла.