Химера. Вероника Гард

ты, Краепольский,– говорила она низким, грудным голосом. – Это ты его мучил! Как тебя земля носит?

      – Как видишь, не гнется, – отвечал тот, закуривая.

      – Ты только за двор выйди, – продолжала девушка, гладя брата по голове, – я тебя тут час же, как собаку, убью.

      – Что говоришь, дура!

      – Ты убил! Убил его! Думаешь, немцы тебе в ноги поклонятся за то, что мальчика убил?..

      – Ты уж помолчи, помолчи, – Краепольский, сморщившись, зажал в зубах папиросу и снял с плеча винтовку. – Иначе я живо тебя следом отправлю.

      – Да тебя самого скоро к этой вот стенке поставят, а я уж посмотрю! – Аня сильнее прижала к себе брата. – Посмотрю я, как глаза твои напрочь вышибут!..

      Краепольский прицелился в голову, но остановился. От напряжения локти затекли до судороги, которая отдавала в спину и не давала третий раз нажать на курок.

      – Стреляй уж! – лицо у Ани было нечеловеческое. – Что это у тебя руки дрожат?

      Раздался выстрел. Плечо Краепольского дернулось назад, и винтовка звучно упала на землю. Он, зажимая руку, свернулся калачиком и заверещал.

      Старший офицер посмотрел на стрелявшего Майера, затем на Краепольского:

      – Цирк! – выругался он и, потерев руки, ушел в жандармерию.

      Глава 2. Полиглот

      День выдался голубым и морозным. Черная служебная машина катила по мягкому польскому снегу, изредка виляя задом по колеям.

      Ехали вдоль поля, и его уныние вперемешку с монотонной белесостью вызывало у Майера головную боль, которая настойчиво туманила глаза. Читать он не мог из-за тряски, да и не хотел, поэтому, чтобы совсем не впасть в тоску, то и дело вертел книгу в руках, открывая и закрывая. Ему вдруг вспомнилась Аня, ее лицо в момент убийства. Вспомнилось неизвестно почему, но так отчетливо, как будто Майер каждый день видел этот взгляд серых грустных глаз и искусанные пересохшие губы. Она висела на воротах собственного дома босая, в одной ночной рубашке, с кровавой звездой во лбу.

      «Что за война», – подумал Майер и уставился в окно.

      – Через четверть часа должны уже прибыть. Ты не будешь так грустить, – сказал сидевший впереди Густав Хопп своему племяннику. – Женский лагерь – прекрасное зрелище. Даже подобия Берген-Бельзен нет – концентрированный интернациональный слабовольный и исключительно женский сброд. С ними легче. Разговоров ведут мало, а если и ведут, то сами друг друга потом грызут из-за страха. Но селекция усердная. Сильные организмы.

      Ровно через четверть часа, с немецкой пунктуальностью, машина подъехала к черным железным воротам лагеря, выстроенного из красного кирпича, и остановилась. Из постовой будки вышел часовой, взглянул на лобовое стекло и, завидев штурмбанфюрера Хоппа, крикнул, чтобы подняли шлагбаум. Рука в черной перчатке судорожно взметнулась вверх, приветствуя проезжающего офицера.

      Еще через четверть часа Майер и Хопп стояли в кабинете начальника лагеря, оберфюрера Беренса.

      –Да, да, – сказал он, когда Хопп подал на стол личное дело и рекомендательное письмо на своего племянника,