Божий мир (сборник). Александр Донских

утвердился, и невозможно было что-либо иное выискать, что источник всех наших напастей – красавица и вольная женщина тётя Клава. Отец частенько завёртывал к ней, но всегда украдкой, через огороды; а ведь до переезда в Елань он пил мало, просто бродяжничал по Северу, или, как однажды выразилась маме, «упивался волей».

      Я подоспевал к папке на работу после смены и, можно сказать, уводил его домой. Мне так хотелось, чтобы наша семья была счастливой, надёжной! Меня всё меньше интересовали и влекли детские забавы. Я, несомненно, взрослел.

      Когда папка был трезвым, нам всем было хорошо. Он допоздна читал. Вздыхал над книгой, тёр лоб, морщился, помногу курил, задумавшись. О чём он думал? Может, о том, о чём в один из вечеров говорил с мамой:

      – Ничего, Аня, не пойму, хоть убей!

      – Чего ты не понимаешь? – устало смотрела на него мама, починяя Настино платье.

      – Что за штука жизнь? Скажи, зачем мы, люди, живём?

      – Как зачем? – искренне удивилась мама, опуская руку с иголкой.

      – Вот-вот – зачем? – хитровасто поглядывал на неё папка, покручивая уже седеющий ус.

      – Каждый для чего-то своего. Я – для детей, а ты для чего – не знаю.

      Папка огорчился и стал живо ходить по комнате:

      – Я, Аннушка, о другом толкую. Я – вообще. Понимаешь?

      – Нет. Разве можно жить вообще?

      – Ты меня не понимаешь. Я о Фоме, а ты про Ерёму. Ну, скажи, зачем всё появилось? Интере-е-е-сно, ажно жуть!

      Мама иронично, но улыбчиво нахмурилась, молчком принимаясь за шитьё.

      – Смеёшься? – хмуро покачал головой папка. – А я впрямь не совсем ясно понимаю. Для чего я появился на свет?

      Мама вздохнула:

      – Беда с тобой, Саша, и только.

      – Мне обидно, Анна, что ты меня не понимаешь. Смеёшься надо мной, а мне горько. Понимаю, что путаник, да ничего не могу с собой поделать.

      Ушёл на улицу и долго курил, разговаривая с собаками.

      На следующий день я не застал папку на работе. И дома его не оказалось. Я понял, что снова могут вторгнуться в нашу семью боль и слёзы. Глаза мамы были печальны и жестки. Я прокрался огородом к дому тёти Клавы; за дверью услышал голос отца:

      – Мне тяжко, Клавка, жить. Не могу-у!.. Не хочу-у!..

      – Прекрати! – отозвалась она. – Будь что будет!..

      Я вошёл в комнату. Папка задержал возле губ рюмку. Я взял его за руку и вывел на улицу. Он, как ребёнок, поплёлся за мной. Было уже темно. Шевелились в небе змейки молний. Резко пахло дождём. Мы посидели возле дома на скамейке.

      – Ты нас бросишь? – спросил я.

      Мне показалось, что папка вздрогнул. Закурил. Гладил меня по спине неверной, казавшейся слабой рукой.

      – Ну, что ты, сын? Я всегда буду с вами. Смогу ли я без вас прожить на этом свете?

      – Пойдём домой, – предложил я, беспокоясь о маме.

      – Айда. – Он попридержал меня за плечо: – Ты вот что, сынок… матери ничего не рассказывай, ладно?

      – Ага, – с радостью согласился я и потянул его к дверям.

      Пустыми железными