О культуре и не только. Елена Ямпольская

берегу. Населенный плавпункт «Дунай»-на-Дону…

      Последние годы жизни Василий Макарович алкоголя не употреблял вовсе – даже пива. По медицинскому заключению, сердце износилось от кофе и курева. По людскому разумению, Шукшин надорвался, пытаясь напряжением всех сил – и свыше того – притянуть родные алтайские Сростки к Москве. Деревню – к городу. Края – к центру. Не так притянуть, чтобы окраина самоуничижалась и завидовала, чтобы деревня пополняла ряды хамовитых люмпенов. Нет – с обоюдосторонним достоинством. С возможностью диалога – хотя бы такого, как в «Печках-лавочках», где город беззлобно посмеивается над деревней, деревня – над городом…

      Сам-то Шукшин остался в Москве Шукшиным. Не без усилия, но выстоял твердо. Не столько другим удивлялся, сколько собой удивлял. И в недоумение впадал, наверное, почему все так не могут.

      Учась во ВГИКе, на курсе Михаила Ромма, был активистом по борьбе с узкими брюками. В чем впоследствии не раскаивался: «Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивает вперед и начинает отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать… Потому что… здесь дешевый способ самоутверждения. Налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности».

      Не в брюках, конечно, дело. И от того, что понимаешь, – не в брюках, легче становится. А то вспомнить только нашу драку вокруг фильма «Стиляги» и Леонида Ярмольника, который доказывал мне, что в выпендреже своя правота. Да на здоровье. Но, оказывается, по ту сторону воевали не серые, зомбированные комсомольцы, а яркий, задиристый, свободолюбивый Шукшин. Есть кого выставить против Ярмольника. Попробуйте, сразитесь с нами.

      За полтора месяца до смерти Шукшин в каком-то смысле вернулся к теме «узких брюк», только возвел ее на вершину обобщения: «Русский народ за свою историю отобрал… такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку». «Понюх табаку» – ясно, понятие растяжимое.

      Только где же сегодня – полюбопытствуют с ехидцей, – эти самые качества, не подлежащие пересмотру? Куда делись? Да куда бы ни делись – искать надо по месту пропажи. А то теряем у себя, а ищем в чужих землях, под фонарем…

      Белла Ахмадулина (ее воспоминания приведены в шукшинской биографии, созданной Владимиром Коробовым) сетует, что Шукшин не любил Пастернака. Тут можно, разумеется, предположить, что парень с Алтая чувствовал в Борисе Леонидовиче интеллигентскую щербинку между жизнью и поэзией, легкокрылую взвешенность, и для него – корневого – это было и странно, и комично, и враждебно. Но скорее – Пастернак ничего не написал о Шукшине. Так бывает сплошь и рядом, ни о ком не свидетельствует ни хорошо, ни дурно; просто кто-то – весь твой, будто