Искушение Тьюринга. Давид Лагеркранц

признание на пяти страницах.

      Он точно не осознавал серьезности ситуации. Не понимал, что кража со взломом больше ничего не значит. И полагал – на голубом глазу, – что полицию больше занимают его душевные терзания, нежели само сексуальное преступление.

      Похоже, профессора волновали прежде всего вопросы теоретической морали. «Должен ли человек защищаться, если тем самым подставляет под удар другого? – спрашивал он в своем признании. – Насколько верно, что мы подвергаем себя опасности, помогая тем, кто слабее нас?»

      Между тем его собственное преступление грозило Тьюрингу двумя годами тюрьмы. Все остальное было для полиции не более чем досужие бредни, никакого отношения к расследованию не имеющие.

      Алану Тьюрингу не помогли, как следовало из материалов дела, ни научные заслуги, ни высокий социальный статус. Скорее наоборот. На суде он предстал пресыщенным богатым подонком и растлителем юношества.

      Но потребовалось время, чтобы все это дошло до математика.

      После признания Тьюринг несколько успокоился. Такой известный правдоруб, как инспектор Риммер, характеризовал его в рапорте как «человека чести» – такую пометку он оставил на полях, не пояснив, что имеет в виду. Вероятно, инспектора тронула искренность ученого или его неуместное великодушие.

      Вообще, поведение математика во время следствия отличалось крайней непредсказуемостью и нелогичностью. Тьюринг то нервничал, то казался выше всей этой суеты и мельтешения. Однажды он пригласил полицейских на бокал вина, словно те были его близкими друзьями. В другой раз попытался объяснить им что-то из области математики.

      Не случайно среди пометок инспектора Риммера оказалась эта странная сентенция о сущности лжи.

      «Я лгу! – рассуждал инспектор. – Высказывание само по себе правдиво, поскольку человек сознается во лжи. И в то же время лживо, поскольку, сознаваясь во лжи, он говорит правду».

      Далее Риммер отмечает, что подобные парадоксы обозначили кризис в математической логике, который и побудил Алана Тьюринга разработать его машину.

      Воображение Корелла разыгралось. Ему крайне импонировало, что Риммер занялся вопросом, далеко выходящим за круг его профессиональных обязанностей и не имеющим никакого отношения к расследованию. Но главное – тем самым коллега будто обозначил давно волновавшую самого Корелла проблему. «Я лгу». Помощник инспектора попробовал эту фразу на вкус. Если правда, что я лгу, то я говорю правду… А значит, все-таки лгу…

      Высказывание было ложным и истинным одновременно. Оно словно растекалось, занимая пространство между двумя этими полюсами.

      Еще отец Корелла рассказывал о чем-то подобном; Леонард уже не помнил, что именно. Но в продолжение чтения он опять отвлекся и подумал об отравленном яблоке на ночном столике возле кровати покойного, как будто оно тоже было частью парадокса.

      Глава 7

      Корелл был одержим идеей прочитать это таинственное послание. Когда-то, прогуливаясь вдоль железнодорожных