Долгая долина. Джон Стейнбек

боли, вновь и вновь поднимая и роняя больную руку.

      Солнце скрылось за горными вершинами, наступил прохладный вечер, а потом и стемнело. Где-то на холме завыл койот: Пепе испуганно очнулся и оглянулся по сторонам сонными глазами. Кисть распухла и отяжелела; вдоль всей руки, по внутренней ее стороне, протянулась ниточка боли, которая заканчивалась где-то под мышкой. Пепе осмотрелся и встал, потому что вокруг была чернота: луна еще не взошла. Несколько минут он неподвижно стоял в темноте. Отцовский плащ давил на больную руку. Язык так распух, что едва помещался во рту. Пепе кое-как стянул с себя плащ, бросил его в заросли толокнянки и стал с трудом подниматься на холм, спотыкаясь о камни и продираясь сквозь кусты. Винтовка стучала по камням. Маленькие лавины гравия и пыли вырывались из-под ног и с шепотом летели вниз по склону.

      Вскоре на небо вышла старуха луна, и впереди вырисовались очертания вершины. При лунном свете идти было проще. Пепе шел, чуть склоняясь вперед, чтобы больная рука свободно висела в воздухе. Его подъем состоял из отчаянных коротких рывков и минутных привалов. С вершины, гремя сухими стеблями диких кустарников, непрестанно дул ветер.

      Луна была в зените, когда Пепе наконец добрался до острого хребта. Последние сто ярдов он шел по голому камню: землю здесь давно выдули ветра. Пепе забрался на вершину и посмотрел вниз. Там был такой же узкий каньон, как и оставшийся позади, чуть мглистый в лунном свете, заросший сухой полынью и чапаралем. Следующая гора резко поднималась в небо, на фоне которого были четко видны ее кривые гнилые зубы. На дне росли густые темные кусты.

      Пепе стал спускаться по склону. Глотка слипалась от жажды. Он попытался было бежать, но тут же упал и покатился кубарем. После этого он вел себя осторожнее. Луна как раз скрывалась за горами, когда Пепе одолел спуск. Он ползком забрался в кусты, нащупывая пальцами воду. Нет, в русле никакой воды не было, только влажная почва. Пепе положил винтовку на землю, набрал пригоршню грязи и сунул в рот, но тут же выплюнул и стал отскребать землю с языка: она стянула рот, как примочка. Пепе принялся рыть в русле яму, чтобы собрать воды, однако вскоре уронил голову на влажную землю и заснул.

      Поднялось солнце, и на землю опять сошел зной, а Пепе все еще спал. Только в разгаре дня его голова вдруг дернулась. Он медленно осмотрелся. Его глаза превратились в маленькие настороженные щелки. В двадцати футах от него, в густых зарослях кустарника стояла большая рыжевато-коричневая пума. Навострив уши и опасно припав к земле, она изящно помахивала длинным толстым хвостом и смотрела на Пепе. Потом она легла, не сводя с него глаз.

      Пепе заглянул в ямку, прорытую в русле ручья. На самом дне скопилось полдюйма грязной воды. Он оторвал правый рукав, зубами вырвал из него лоскут, намочил в воде и обсосал, потом еще, еще и еще.

      Пума по-прежнему сидела и смотрела на Пепе. Наступил вечер, но на склонах не было никакого движения: птицы не спускались в этот сухой каньон. Пепе время от времени смотрел на пуму. Веки зверя как будто