Комментарии. Коллектив авторов

к циклу не возвращаюсь. А интересно, сколько требуется сюжетной «дозы» – кажется, почти не нужно, ассоциативность настолько сильнее прямой информации… Незаконченные вещи самые привлекательные…

      Ещё читал о премии Кандинского. Это какой-то китч, да и неприятный по агрессии. Думаю, Гройс21 посмеялся, он-то понимает, что уничтожая второй план, понимая образ напрямую, возникает плоская чушь. А именно современные медии требуют буквального и прямого понимания. Актуальное искусство.

* * *

      Ты набросал чудесный панорамный обзор – картина почти карнавальная и в городе и в головах, и даже в твоей квартире… Пресса пугает народными волнениями и пустыми прилавками. Саша Кабанов, главред журнала ШО в Киеве написал сегодня, что у них закрываются куча журналов, но ШО пока стоит. Все пишут о том, что грядёт какая-то стратификация российского общества, поправение, патриотизм и т.д. Премия Кандинского меня впечатлила. Посмотри на OpenSpace, где искусство.

* * *

      Sent: Saturday, February 28, 2009 6:13

      Саша,

      я медленно читаю22, сейчас в точке, где возникли руины Москва-Сити. Это гибкая, тончайшая проза, где история дана в обратной перспективе. Я получаю удовольствие от каждой фразы. Короче – читаю эту философскую повесть, которых в России, наверное, и не было.

      Пишу тебе, Твой Алёша

      Михаил Эпштейн

      Космизм и приватность. Памяти Алексея

      Если бы у душевной жизненности, живоприимчивости, животворности была своя биологическая мера, Алеша пережил бы всех. Он был наделен разнообразными дарами, и не любительски обширными и смазанными, а с твердой хваткой мастера каждого дела. Не только поэзия, которая его и прославила, но и эссеистика, и фотография, и жанр переписки, и самый драгоценный и все более редкий дар дружбы: крупной, вдохновляющей, сотворческой. Он делал людей счастливыми одним своим присутствием и разговором. Рядом с ним все двигалось быстрее, и все становилось возможным, и самые странные идеи и фантазии можно было потрогать, они становились явью, он рассеивал вокруг семена иных миров, вещи вспучивались, слова плодоносили. Причем в нем не было ничего от мессии, пророка, диктатора: он не требовал признания и подчинения, он просто разбрасывал, дарил, делился. Точнее, он просто был, но так, что его бытие становилось событием для всех, кто с ним соприкасался. Это была закваска, от которой начинало бродить любое сколь-нибудь восприимчивое существо.

      И сколь многое в нас, его знавших, навеяно одной только возможностью что-то с ним обсудить, поделиться, услышать его мнение. Одним невзначай брошенным словом он мог определить вещь точнее, чем сорок тысяч критиков и -ведов. У него был абсолютный вкус на все образное, словесное, пластически-визуальное, причем вкус не просто оценки, а вкус подсказки, расширяющий, достраивающий, конструктивный. Он довоображал чужие вещи, стихи, картины, здания, города так, что они становились фрагментами его собственных, еще не написанных вещей, гораздо более интересных и фантазийных, чем предметы его оценок. Всему, что

21

Искусствовед Борис Гройс, живет в Кельне.

22

Речь о повести «Сотворение шедевра или Пьета Ронданини».