Рутинная работа. Виктор Новосёлов

Япет в покое. Но какой-то ученый подготовил новую программу, и шарманка закрутилась по второму кругу. Правда финансирование дали куцее, оставив старое оборудование и порезав экипаж до семи человек.

      В переходную смену одновременно консервировали старую базу и строили вторую. За одну смену, то есть за два года «ЖМБВ-1» стал историей а «ЖМБВ-2» новым домом для исследователей. Хотя, честно говоря, изучение светлой стороны тоже ничего толком не приносило, и нас, не дав, толком закончить хотя бы годичную программу, перевели на изучение горного хребта, который опоясывал весть спутник по экватору. Я уже был здесь что-то около шести месяцев, когда пришел приказ изменить цель и перенести работы на много километров в сторону хребта.

      На самом деле, если быть честным, теперь стоило бы возвести третью базу поближе к хребту, но пока на Земле долго и муторно обсуждали рентабельность этой идеи и прочие бумажные вопросы, нам приходилось возводить сильно удаленные временные станции, и мы метались между ними и базой, иногда тратя на это недели.

      – Селиванов на связи, Селиванов на связи, есть кто на времянке? – задумавшись, я прозевал момент, когда на дисплее появилась еще одна орбита, указывающая орбиту спутника.

      – Вечер добрый, в эфире Алекс Кириллов, и с вами вечернее шоу «сбрось бур в ущелье». Как там погодка на орбите? – сказал я в микрофон.

      – О, Леха, здравствуй, тысячу лет не слышал тебя! На орбите неплохо, но у нас снова кислород из станции истекает.

      – Да мне кажется, он и не прекращал этого делать. – Не удивился я, представляя себе шлейф газа, тянущийся от болтающейся в пространстве пожилой станции.

      – Алекс, говори на едином. Фрам снова орать будет, если услышит в эфире не единый язык.

      – Извини, – я густо покраснел. Даже не заметил, что с самого начала отвечал Селиванову на русском. Это считалось очень плохим тоном, ведь остальные тебя не понимали. Даже Бернар и Гарсон никогда не говорили между собой на французском. Иногда Гарсон на нем ругался, ну это правда, уже совсем доведенный до отчаяния. А я дал маху, да еще и в эфире, Фрам мне уже пару замечаний делал. – Гарсон вон с Бернаром вообще не говорят на родном, странно, да?

      – Бернар Канадец, он французский только в школе учил и то только поздороваться может и спросить, где вокзал. – Я слышал, как от души веселился Селиванов, говоря это.

      – Не знал. – Я еще гуще покраснел, уже полтора года здесь, а даже не знал что Жан Луи Бернар канадец, а не француз. – Ну, я правда даже не замечаю иногда перехода, спонтанно начинаю на родном лепетать. Извиняюсь. Фрам, если ты это слышишь, мне очень жаль.

      – Привыкнешь, к третьей смене уже забудешь родной, только на едином сможешь говорить. А на станцию, не клевещи, когда-то все было хорошо. Давно, ты еще под стол пешком ходил.

      – Дедушка, ну не обижайся!

      – Жопу надеру тебе, как увижу. И конфеты спрячу. До нового года ни одной не получишь.

      – Ну, дееееда?

      – Нет, сказал