Вахта. Степан Зозулин

этого хотел. Не чтобы позлорадствовать; а чтобы обнять сына, утешить. Ещё раз всё объяснить.

      Но возникшая пауза затянулась и должна была чем-то заполниться. Еремеев не своим голосом проговорил:

      – В одном я хочу, чтобы ты не сомневался: мать никогда бы не позволила то, что вы творите.

      Разговор был окончен.

      Еремеев-младший вновь взялся за портфель. И уже в дверях сказал:

      – Издательство будет и дальше существовать, с тобой или без. Мы продолжим, а ты можешь и дальше ото всех прятаться.

      Он вышел, оставив отца в одиночестве.

      – Мы. – Хмыкнул Еремеев в пустоту комнаты. – Тоже мне, мы.

      #9

      В пустоте комнаты это выбравшееся за пределы сна «мы» всё ещё звенело сорвавшейся струной.

      За окном светало. В комнате было очень тепло. Я приходил в себя, сидя в кресле. Во сне раскутался: покрывало свисало со спинки и подлокотников, а я сидел в обычной одежде. Этак с утра решил поработать.

      Тело, разумеется, ныло. И чего только не лег в кровать?

      Вспомнил о вечерней работе. Монитор отключился, пришлось пошевелить мышкой, чтобы вернуть в рабочее состояние. На экране отобразился документ, над которым работал, прежде чем заснуть.

      Последняя строчка растянулась невнятным набором символов. Я улыбнулся, представляя, как засыпаю с двигающимися ещё руками. Добрался взглядом до конца строчки и прочёл всё то же «мы».

      Разумеется, совпадение. Я улыбнулся.

      Простое совпадение.

      Уже вслух. Хотел, чтоб прозвучало навроде защитного заклинания. В тот момент мной завладело странное ощущение. Я действительно почувствовал, что в комнате есть кто-то, кроме меня. Именно ему я и адресовал эту фразу. Давая понять нам обоим, что нахожусь пока что в своём уме. Что на меня не стоит растрачивать шуточки.

      Не знаю, почему так поступил. Но вроде бы успокоился.

      Каких-то пять минут на приведение себя в нормальное состояние, и я уже возился с завтраком.

      Печь до сих пор оставалась горячей.

      #10

      Ладно, по крайней мере наметившаяся между мной и Еремеевым связь не вредила. После того странного сна скрепили друг с другом некий договор. Я обязался слушать, Еремеев – говорить без утайки.

      Как-то само собой вышло, что автор биографии стал передатчиком, нашим общим инструментом. Читая тот или иной фрагмент его книги, я мог выносить и собственные суждения. Причем, ни на секунду уже не сомневался в их правильности.

      Крутил скупые факты, имеющиеся в распоряжении, и неведомым образом открывал новые и новые подробности. Мне удалось выяснить многое из того, что в книге осталось либо совсем без внимания, либо удостоилось поверхностного интереса.

      К примеру, жена Еремеева. Когда она умерла, сын винил отца в трагедии. Дескать, у него была возможность вывезти жену в престижную клинику. Однако, очевидно, что нежелание матери отправляться на операционный стол за границу, было продиктовано волей самой Полины, которая