По следу кровавого доктора. Александр Тамоников

вспомнил капитан. – Есть у нас эсэсовский офицер. Он застрял в лагере, мы его поймали. Пока не допрашивали. Высокомерный сукин сын, ведет себя по-хамски и при этом совершенно не боится получить по физиономии. Не знаю, имеет ли он отношение к медицинскому центру, но к охране концлагеря – наверняка.

      – Хорошо, – сказал Павел. – Мы обязательно поговорим с этим типом.

      Мебель в бывшей канцелярии была добротная, стены аккуратно выкрашены, окна не продувались. На столах еще стояли немецкие печатные машинки, лежали канцелярские принадлежности. Но содержимое столов и шкафов немцы вывезли, а то ненужное, что валялось на полу, оперативно вымели бойцы Гундаря. Двери сейфов нараспашку, пахло какой-то неприятной химией.

      При немцах здесь трудились и женщины. На подоконнике лежали тюбик губной помады и круглое зеркальце.

      Попыхивала буржуйка, распространяя приятное тепло. Дымоотвод люди Гундаря протянули в форточку, а щели, образовавшиеся при этом, заткнули обрывками немецкой шинели.

      – Хорошо-то как! – пробормотал Кобзарь, грея замерзшие руки над печкой.

      – Ты же вроде сибиряк, – заявил Еремеев, воюя с непослушным выдвижным ящиком. – А значит, по определению мороза не боишься.

      – Сибиряк – не тот, кто мороза не боится, – поправил его Булыгин. – А тот, кто тепло одевается.

      – У нас иначе говорят, – заявил Игорь. – Была бы печка, а сибиряки найдутся.

      Никольский стоял у окна, заложив руки за спину. Из канцелярии открывался вид на внутренний двор, заснеженную клумбу, на лавочки вокруг цветочного пятачка. Здесь в теплое время года отдыхали немецкие офицеры. Они курили, вели задушевные беседы, общались с представительницами прекрасного пола. А потом опять шли мучить, пытать, загоняли людей в крематории.

      «Неужели так можно? – недоумевал Павел. – Сидеть в канцелярии, тепло общаться с сослуживцами и относиться ко всему тому ужасу, который здесь творился, как к обычной работе? Психика не шалила, кошмары во сне не являлись? Такое продолжалось годами – это нормально? Насильно умерщвлялись сотни тысяч людей, никоим образом не солдат, и все это воспринималось нормально. Как же удалось фюреру взрастить таких бездушных холодных тварей? А кто-то обвиняет в подобном Советский Союз. Не было у нас ничего такого!»

      Майор Никольский мог поклясться в этом с полной профессиональной ответственностью. Перегибы – это да. Людей несправедливо репрессировали, расстреливали, они сгинули без вины в сибирских лагерях.

      Все это было глупо отрицать. Никакой режим не наберет такое количество реальных врагов. Данный факт всегда смущал майора, наводил его на вредные размышления.

      Но как можно уничтожать людей миллионами только лишь за то, что они евреи, цыгане или, скажем, славяне?

      Он сел за стол, положил перед собой фотографию, выданную под роспись в штабе армии. Со снимка взирал на него элегантный темноволосый господин в опрятном гражданском костюме. В его внешности, хоть тресни, не было ничего