Сюжетологические исследования. Игорь Витальевич Силантьев

и шумней» (1; 313).

      Мотив вторжения, сопряженный с темами ночи, опасности, тревоги и болезни, в финале стихотворения встречается со связанными в данном смысловом контексте мотивами отказа, отвержения, с одной стороны, и преодоления и превосходства, с другой: «Уйди! Я ночевала не одна. / Он был смелей. Он моря не боится» (1; 314). Тема тревоги в итоге сменяется темой устойчивости и покоя.

      Матери. Эта лирическая миниатюра основывается на одном базовом мотиве, который можно определить как мотив тождества – тождества детского сознания, извлекаемого из памяти лирического субъекта, уютной обстановки родного дома, близости к матери и, в итоге, тождества материнского тепла и ангельского начала:

      Я помню ночь, тепло кроватки,

      Лампадку в сумраке угла

      И тени от цепей лампадки…

      Не ты ли ангелом была?

(1; 335)

      Потомки пророка. Основой этого стихотворения также выступает мотив тождества, однако выражен он, в отличие от предыдущего случая, совсем в других модальных формах лирического действия – и в образности, полностью локализованной в восточной тематике. Основная модальность лирического действия здесь – это модальность отрицания, точнее, установления тождества через отрицание: «Мы ходим не в кофейни…»; «Мы не купцы»; «Мы не рады, / Когда вступает пыльный караван / В святой Дамаск» и т. д. (1; 350). Сам же лирический субъект стихотворения, сопряженный в плане лирического действия с объединяющим «мы», отвечает образной трактовке подлинных слуг ислама – «потомков Пророка».

      Венеция. Это объемное стихотворения с элементами наррации обнаруживает отчетливую и ритмичную динамику своего мотивного состава.

      Первым и основным для всего стихотворения выступает мотив тождества – в данном случае тождества древнего города самому себе:

      Всякий раз, когда вокзал минуешь

      И на пристань выйдешь, удивляет

      Тишина Венеции…

(1; 360)

      Тождественность внешнего мира находит свое отражение в возвышенном состоянии лирического субъекта, выраженном в эмоциональных движениях удивления и радости: «Радостно все это было видеть!» (Там же).

      Вместе с тем в тексте стихотворения проступает и другой мотив, явно диссонирующий с первым – мы назвали бы его мотивом невостребованности:

      Утром слышу, – колокол: и звонко

      И певуче, но не к нам взывает

      Этот чистый одинокий голос,

      Голос давней жизни, от которой

      Только красота одна осталась!

(1; 360–361)

      Этот мотив снова ритмично сменяется противоположным в данном контексте мотивом тождества, теперь уже ассоциированным не с окружающим миром, а с самим лирическим субъектом:

      Утром косо розовое солнце

      Заглянуло в узкий переулок,

      Озаряя отблеском от дома,

      От стены напротив – и опять я

      Радостную близость моря, воли

      Ощутил…

(1; 361)

      И далее:

      Восемь лет назад я был моложе,

      Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!

(Там же)

      Далее мотив тождества